Именно море привело меня на Голый Оток задолго до того, как я вернулся туда на борту «Пунат», арестованный УДБА, тайной полицией титовского режима, посреди ночи. Меня швырнули в трюм в кучу с другими закованными в цепи товарищами, многие из них даже не знали о существовании Голого Отока, но попали на этот кусочек горящей под ногами, иссушенной лунной поверхности и были обречены либо умирать, либо впоследствии стать тюремщиками и забивать до смерти других заключённых. Так случается. В Порт-Артуре мой сокамерник бил и мучил меня, чтобы снискать благосклонность надсмотрщика, ему за это давали лишний часок сна или глоток рома.
Мало кто из нас был на такое способен. Практически все мы были твёрже и крепче камней, что нам приходилось доставать с морского дна, раскалывать кувалдой, таскать вверх-вниз по склонам. Время от времени одного из нас отдавали в лапы, скармливали мерзавцам-усташам[15], попавшим на Лысый остров сразу по окончании войны, в которой они сражались на стороне фашистов и переплюнули тех в лютости. Им доставляло большое удовольствие видеть, как мучаются ненавидимые ими коммунисты, теперь уже по приказу других коммунистов. Некоторые из нас не выдерживали, как, например, Антонио Де Поль, который возглавлял в Испании Пятый Полк и лишился там руки: в Голом Отоке двое усташей сломали ему вторую, оставшуюся, руку и помочились ему в рот. Антонио не смог перетерпеть унижение и покончил с собой: его переломанное окровавленное тело нашли на скалах.
Как я уже говорил, про существование двух островов смерти мне было уже давно известно. Мы проплывали мимо Голого Отока и Свети Гргура вместе с отцом, после того, как вернулись в Италию: отцу нравилось бывать в местах, где прошло его детство, именно они были изображены на картине Бруна, что висела в его лавке в Хобарте, он демонстрировал ее с гордостью. Мы набивали нашу лодку зубанами, морскими ершами и иногда, когда везло, оратами. Последних, кстати, вылавливать труднее всего, до тех пор, пока у них не наступает период размножения, когда они начинают ловиться на любую наживку, будто их единственным желанием является покончить с жизнью. Мы выходили из гавани Лопар, в Арбе, когда дул маэстрале[16]. Сначала моему взгляду открывался Свети Гргур, а затем и Голый Оток. Тогда я и предположить не мог, насколько это было символично. Отплывая от Арбе я попадал в страшное будущее, в котором Арбе тоже станет адским островом, как Голый Оток и Свети Гргур. Арбе превратится в концлагерь, в котором итальянцы будут массово уничтожать словенцев, хорватов, евреев, антифашистов и партизан. Целыми семьями. Вместе с детьми. В Хобарте дядя Юре, который эмигрировал туда чуть раньше моего отца, часто играл со мной в игру «чёрное-белое». Игра заключалась в том, что на одной стороне листка бумаги было нарисовано голубое небо, а на другой — пламя, тебе кажется, что на твоей ладони рай, ты открываешь кулак, а там костры загробного мира и издевательские ухмылки чертей… Однако, отчаливая от Лопара, я ни о чём таком не думал и не подозревал, что всё может так внезапно измениться. Белый парус наполнялся ветром, солёные капли гладили моё лицо, я смотрел на полосу, оставляемую позади на воде нашей лодкой, невыносимую голубизну вышины, и мирно засыпал.