Каторжники рубят деревья, раскалывают камни, придавая им форму, делают отводы для ручьев и мостики над ними, пытаясь помешать илу и грязи заполонить новые улочки. Да, я знаю, что много лет спустя я тоже стану одним из них. На ужин мы ели рыбу и сладковатое нежнейшее мясо кенгуру-валлаби. Подобно тени из зарослей показывался какой-нибудь абориген: разрисованное жиром, охрой, углём и слюной лицо. В обмен на кричаще пестрый носовой платок они давали нам попугаев и вновь исчезали в водянистом полумраке флоры. Однажды один их попугай клюнул каторжного Баррета, тот в отместку со всей злости бросил птицу о дерево и заехал туземцу по физиономии. Последний провёл рукой по носу, затем изумлённо посмотрел на текущую по его чёрным пальцам кровь и, пятясь, убежал в сельву.
Преподобный Кнопвуд тем временем придумывает, как будет выглядеть наш герб: кенгуру, эму, кираса, парусник, морская звезда, девиз на латыни: «Пусть будет сильной земля Хобарта». Arbeit macht frei[30], работа полезна для общества. Оставь надежду, всяк сюда входящий. Над вратами любого ада свой назидательный призыв. Город требует порядка, превосходящего беспорядок, существующий в природе. Человек обуздает ее, подчинит себе твердь; обманчиво впечатление, что он слаб: своими руками он выкорчевывает исполинские деревья, осушает вечные реки, отделяет землю от моря.
Это море мудрее всех остальных морей, потому что оно не обладает памятью. Другие же моря хранят в себе воспоминания о человеческом величии и низменности, славе монархов, отваге купцов, катастрофических кораблекрушениях, имена адмиралов и авантюристов, записанных на абразивной поверхности водного зеркала. Это же море веками оставалось нетронутым, лишь изредка к нему выходили туземцы и, увидев колыхающееся на волнах отражение своих темных лиц, тут же отступали назад. Пролив Басса для них всегда был концом познанного ими мира. Многие из тех мест до сих пор не имеют названия. История — брошенный в воду камень, он тонет и не оставляет на поверхности ни следа. История — это пущенная со свистом в лес стрела. Чайка устремляется вниз, хватает добычу и в то же мгновение взлетает — море же зализывает рану, сглаживая рябь.
Топор вырубает эвкалипты и панданусы — впервые эти растения сражены не молнией, а железным лезвием. Поломанные ветви сбрасываются в одну кучу с папоротниками и лишайниками, покрываются плесенью и в скором времени рассыпаются под действием дождевой влаги. На грязи виден чёткий след леопарда, но сырость уничтожает и его. Растут хижины, стволы деревьев превращаются в опоры домов — в джунглях образуется брешь, она тут же зарастает, но безжалостной секирой освобождаются все новые участки, вырастают лачуги. Ветки, стволы, листва, кора — мудрый порядок от корней до мельчайших прожилок листьев — всё смешивается в хаосе обыкновенного хвороста и мусора.