, только видела она не призраков, а доброту. Что само по себе было несколько пугающим. Ведь видеть зло в других людях так утешительно, это дает нам множество предлогов и извинений, чтобы вести себя не лучшим образом. Но доброта? Нет, способностью видеть доброту в других наделены только выдающиеся люди.
Впрочем, Эм было известно, что во многих людях, сколько ни ищи, доброты не найдешь.
Она подошла к проигрывателю, выдвинула ящик стола, осторожно извлекла оттуда одну шерстяную варежку. Под ней лежала пластинка. Она поставила пластинку и протянула руку к кнопке «пуск» – палец ее был изогнут и чуть подрагивал, словно в пародии на Микеланджелово «Сотворение мира». Потом она вернулась к дивану, осторожно держа варежку, словно в ней все еще оставалась рука.
В спальнях почивали Матушка и Кей. Уже долгие годы три подружки собирались в канун Рождества и праздновали этот день на свой собственный тихий манер. Эм подозревала, что это ее последнее Рождество. Она подозревала, что и для Кей это Рождество будет последним. А может, и для Матушки. Два тридцать.
Заиграла музыка, и Эмили Лонгпре закрыла глаза.
В одной из спален Матушка услышала первые ноты Концерта для скрипки с оркестром ре мажор Чайковского. Матушка слышала этот концерт только в канун Рождества, хотя когда-то это была ее любимая музыка. Когда-то этот концерт был для них особенным. Для Эм в первую очередь, но это было естественно. Теперь они слушали эту музыку только раз в году – ночью в канун Рождества. Сердце Матушки разрывалось, когда она представляла себе свою подругу в одиночестве гостиной. Но она очень любила и уважала Эм, а потому не могла лишать ее этого времени наедине с ее скорбью и ее сыном.
К тому же в эту ночь у Матушки была своя скорбь, которая и составляла ей компанию. Она снова и снова повторяла: «Клеймите беспокойство, клеймите беспокойство». Но эта мантра, утешавшая ее много лет, вдруг утратила смысл, ее сила была украдена этой ужасной, извращенной пародией на женщину. Черт бы побрал эту Си-Си де Пуатье!
Кей ворочалась в постели. Даже повернуться на другой бок было невыносимо мучительно. Ее тело отказывало. Испускало дух – вот как это называлось. Правда, на самом деле происходило противоположное. В духа, в призрака превращалась она сама. Кей открыла глаза и позволила им приспособиться к темноте. Издалека до нее доносились звуки концерта Чайковского. Музыка словно входила в ее мозг не через уши, которые с каждым годом слышали все хуже, а через грудь и прямо в сердце, терзаемое нотами. Это было почти невыносимо. Кей сделала глубокий хрипловатый вздох и чуть не крикнула Эмили, чтобы та выключила музыку. Выключила эту божественную музыку. Но она промолчала. Кей слишком любила подругу и не могла лишить ее этих минут с Дэвидом.