— Да она тут без тебя полбарана умяла, — ухмыляется Ян. — Куда в неё столько влезает? Совсем животину не кормишь.
— Она попрошайка, и ты на её уговоры не поддавайся. — А сама отрезаю и стужу для любимицы вкусный кусочек. — Лабрадоры все такие, у них чёрная дыра в желудке. В тебя вот тоже полбарана войдёт… — Перекладываю в его почти опустошённую тарелку большую половину от своего куса. — Куда что девается, не пойму, не кормит что ли дядька?
Он возмущённо вскидывает глаза, затем понимает: шучу. Улыбается.
— Кормит. Только потом гоняет сильно: воинскому делу учит.
Есть над чем подумать. На вид парню не больше четырнадцати, а его уже гоняют. Впрочем, суворовцев с того же возраста начинают обучать. А здесь жизнь страшнее: не знаешь, кому на зуб попадёшь, выйдя из дому в ближайший магазин.
— Ты подмети, — говорит он, поднимаясь из-за стола, — а посуду я сам помою. Уж завтра с утреца начнёшь тут заправлять.
Печь за меня протопят, посуду помоют, тяжести перетаскают, пылинки сдуют. Вот я попала… Видимо, здесь и впрямь очень нужна кухарка.
А, собственно, зачем? Сейчас, например, мужики прекрасно без меня управились. С кастрюлями не дружат, но, может, просто не любят? Наверное, им легче на целую ораву зажарить одного-двух барашков или поросят, или гусей, — по-простому, без изысков, чтобы сытно было, чем с борщами и пирогами возиться, а хочется ведь иногда и горячего похлебать, и побаловать себя чем.
— Обедать к нам приходят, — разъясняет парнишка мои сомнения, высказанные вслух, — человек пять-шесть у дядьки всегда столуются. Покушать любят хорошо, чтоб спокойно было, по-домашнему, сами-то холостяки. А у нас тут тихо, не то, что у других. Ну, это он тебе завтра сам обскажет. А ты здесь надолго? — Поколебавшись, уточняет: — Уйдёшь… или остаться решила?
— Уйду, — отвечаю, и сразу в носу начинает щипать. Что за притча: я ещё толком здесь не работала, на этой чудесной кухне, не обжилась, а мне уже и уходить обидно!
— Жаль, — говорит он. И непонятно, чего ему жалко: того, что придётся вновь искать на моё место замену, или меня, бестолковую.
От открытого огня жарко, к тому же кажется, что вся я пропахла чесноком, даже волосы. Распахиваю настежь дверь — проветрить, и выхожу на воздух. Отяжелевшая Нора волочётся следом.
Уже темно, на крюки под скатами крыши вывешены лампы. Я таких ни разу не видела, даже гадать не берусь, масляные или керосиновые? Керосинки-то я ещё помню, застала в детстве, но если здешние мастера ваяют их по собственным образцам, могу и не узнать. Свет падает и из окон дома, и от дальних фонарей, протянувшихся частой цепочкой вдоль улицы. В общем, заблудиться трудно даже при желании. Человек шесть Васютиных гостей, здоровущих, под стать хозяину, степенных, расположились на крылечке, кто стоит, кто сидит, крутят цигарки. Переговариваются, временами похохатывают, в мою сторону не глядят. Хорс нахально оттесняет моего собакина, требует внимания. Чешу его за ухом.