– Они недалеко бежали, – вздохнул Никодим, каким-то образом затесавшийся в свиту нового кади. – Покойный граф Тулузский отдал пизанцам половину Джебайла, в награду за оказанные услуги.
– Я обещал визирю аль-Афдалю вернуть под власть халифа не только Триполи, но и все порты на Ливанском побережье, – громогласно заявил аль-Барзани. – И сдержу слово. Как только вы разгрузите мои галеры, я немедленно отправлюсь в Джебайл и накажу пизанцев за вероломство.
Торговцы города Триполи отозвались на хвастливые обещания адмирала гулом восхищения и обожания. Эти люди, еще совсем недавно умиравшие от голода, уже думали о грядущих барышах, и Саббах не осуждал их за это. Триполи богател от торговли, а пизанцы были конкурентами как иудейских, так и арабских купцов, привыкших к господству в Средиземном море. И если Каир сумеет отстоять их интересы в борьбе с конкурентами из Европы, то трипольцы станут самыми надежными слугами халифа аль-Амира. Понятны были Саббаху и старания византийца Никодима подлить масла в разгорающийся костер. Друнгарий Кантакузен, обосновавшийся в Латтакии, испытывал немалое давление, как со стороны суши, так и со стороны моря. Разгром пизанского флота стал бы для друнгария воистину даром небес и укрепил бы позиции Византии в Северной Сирии. Перечить Барзани в его стремлении прибрать к рукам порт и город Джебайл, Саббах, естественно, не собирался. Более того, готов был всячески содействовать ему в этом благом начинании. Останься фатимидский флот в Триполи, и новому кади пришлось бы делить власть с самодовольным и вздорным адмиралом, а ему вполне хватало забот с ассасинами Бузург-Умида. Саббах много бы дал, чтобы кади ассасинов, совсем недавно считавшийся его союзником и другом, убрался бы куда-нибудь подальше. Но, к сожалению, у Бузург-Умида были совсем иные планы.
Пизанский флот вернулся в порт Джебайла в сильно потрепанном виде. Благородный Симон сошел на берег чернее тучи и, и, не отвечая на вопросы земляков, толпившихся на пристани, отправился в свою резиденцию. Пизанцы выторговали у покойного Раймунда Тулузского несколько городских кварталов и добрую половину пристани, но цитадель осторожный граф оставил за собой. После смерти Сен-Жилля в цитадели обосновался шевалье де Пейн, назначенный сюда то ли по воле графа Серданского, то ли вопреки ей. В последние месяцы разлад в стане провансальцев усилился настолько, что готов был перерасти в настоящую междоусобицу. Часть из них горой стояла за графа Гильома, племянника покойного Раймунда, другие во главе с шевалье де Сент-Омером ратовали за сына и наследника Сен-Жилля, находившегося в далекой Тулузе. Благородного Симона раздражали бесконечные свары между провансальскими баронами и шевалье, но, к сожалению, его мнение не интересовало ни графа Серданского, отсиживающегося в Мон-Пелери, ни Годфруа де Сент-Омера, управляющего Тортосой, ни даже Гуго де Пейна, сохраняющего, похоже, нейтралитет. К сожалению, Симон вынужден был делить власть в Джебайле не только с Гуго, но и с Венцелином фон Рюстовым, на которого у пизанцев имелся давний и острый зуб. Венцелин владел третью джебайльской пристани и несколькими кварталами в южной части города. Падре Себастиан, остроносый, худенький и бесконечно надоедливый человек, прожужжал Симону все уши по поводу надменного руса, не желающего считаться с пизанцами. Симон давно бы уже выбросил клирика из своего дворца, но, увы, Себастиан был посланцем патриарха Даимберта и защищал в Джебайле его интересы. Этот серенький мышонок с маленькими круглыми глазками, которого адмирал поначалу не брал в расчет, сумел найти общий язык с представителями торговых домов Пизы, которые прочно обосновались на чужой земле под крылышком адмирала и теперь пытались навязать ему свою волю. Конечно, флот снарядили богатые пизанские купцы, но командовал-то им Симон. Это он помог Сен-Жиллю захватить город с удобной гаванью. Казалось бы, пользуйтесь плодами чужих трудов и благодарите Господа за то, что он послал вам даровитого флотоводца, сумевшего отстоять интересы города Пизы в чужих землях, так ведь нет, эти плебеи так и норовят куснуть благородного человека, чей род уходит корнями в эпоху Великого Рима.