Было поздно, хищник давно уже улетел. Здесь было все слишком живым, и он устремился к своему безопасно-мертвому мясу. Долгая церемония подошла наконец-то к концу. Вожди обоих кланов торжественно выступили вперед, положили руки на белый тилмантл и приготовились связать узлами свадебные плащи. Чимал, мигая, смотрел на грубые руки, нащупывающие край ткани, и им вдруг овладела дикая ярость. Она была тот же рода, что и испытанная им ранее у источника, но только сильнее. Существовал лишь один выход, и он был очень прост, и он обязан был пойти этим путем, и никакой другой был для него невозможен.
Он вскочил на ноги и рывком высвободил плащ.
– Нет, я этого не сделаю! – крикнул он огрубевшим от выпитом им окти голосом. – Я не женюсь ни на ней, ни на ком другом. Вы не можете меня заставить!
Он кинулся прочь через окаменевшую толпу, и никто не побеспокоился о том, чтобы его остановить.
Если жители деревни и наблюдали за происходящим, то они ничем не выдавали своего присутствия. Ветерок, поднявшийся сразу после восхода солнца, шевелил циновки в дверных проемах некоторых домов, но во тьме за ними не видно было даже следов движения.
Чимал шел с высоко поднятой головой, и шаги его были столь уверенными и быстрыми, что жрецы в длинных, до земли, одеяниях едва поспевали за ним. Когда они пришли за ним вскоре после наступления дня, его мать закричала, и то был единственный крик боли, как если бы она увидела его мгновенную смерть, Они стояли в дверях черные, как посланцы смерти, с оружием наготове – на случай, если он станет сопротивляться. Они потребовали его. У каждого при себе был маквакуитл – самое смертоносное из оружия ацтеков: лезвие черного стекла, насаженное на деревянную ручку, было настолько острым, что им можно было поразить человека в голову с первого удара. Но это оружие им не понадобилось. Чимал находился за домом, когда услышал их голоса. «Что ж, идемте в храм,» – сказал он, на ходу накинув на себя плащ и завязав его узлом. Молодым жрецам придется потрудиться, чтобы его развязать.
Он знал, что должен мучится страхом в ожидании того, что его ожидает в храме, однако по какой-то самому ему неведомой причине он испытывал душевный подъем. Не то чтобы он был счастлив – никто не стал бы испытывать счастье от встречи со жрецами, но ощущение собственной правоты было в нем настолько сильно, что темный призрак будущего отступил куда-то на задний план. Ок чувствовал себя так, как будто с разума его была снята тяжелая ноша – да так оно на самом деле и было. Впервые со времени его раннего детства ему не приходилось лгать себе, чтобы скрыть свои мысли. Он мог говорить то, что думал, не считаясь с общепринятым мнением. Он не знал, долго ли это будет продолжаться, но сейчас будущее его не беспокоило.