Роковая роль историографии
Значение открытия Янова, однако, не столько, возможно, в создании нового видения куска истории России, сколько в новом взгляде на науку о России.
Янов не оставляет камня на камне от сложившихся взглядов на историю России. Рассматривая славянофильские, евразийские (Аксаков, Трубецкой, Савицкий и др.) и западнические (Кавелин, Соловьев, Чичерин и др.) взгляды на культуру России, он приходит к выводу, что и те, и другие исходят (в разной степени и по-разному) из одинаково неверной посылки – из наличия в ней одной лишь евразийской цивилизационной специфики. Славянофилы говорят о необходимости развивать евразийское начало, а западники – прививать западный либерализм. И обе тенденции, одна, глядя в Европу, другая, отворачиваясь от Европы, но желая улучшения положения в России, не видят европейского гена в самой российской культуре.
Анализируя работы советских исследователей российской государственности Авреха, Чистозвонова, Шапиро, Покровского, Троицкого, Сахарова, Бахрушина, Виппера. Зимина, Скрынникова, Маковского. Носова и многих других, Янов приходит к выводу о «евразийско-марксистском вздоре», господствующем в них. Этот политически заказанный вздор оправдывает самодержавие (неограниченность власти) как историческую необходимость и специфику России. Автор анализирует мысли о России зарубежных исследователей разных эпох: XIX век – Гегеля, Маркса, Энгельса, и XX век – Тойнби, Виттфогеля, Пайпса, Валлерстайна и других и приходит к выводу, что они опираются не столько на объективное исследование исторической реальности, сколько на давно сложившиеся на Западе стереотипы и мифы в оценках России. Создавая собственный взгляд на историю России, Янов пытается возродить традицию великих русских мыслителей и оппозиционеров XV-XV1I веков Вассиана Патрикеева, Андрея Курбского, Юрия Крижанича.
Значение историографической революции историка трудно переоценить – она впервые вооружает либеральное движение России знанием того, что оно имеет почвенное происхождение. Можно сказать, что благодаря Янову либеральная интеллигенция в России впервые начинает понимать, откуда и зачем она, осознавая себя как русское явление, перестает считать свой европеизм чем-то чужеродным, чтобы не сказать антипатриотическим.
Что из этого следует?
Нет сомнения, что зверства Грозного, первого самодержавного революционера (как, впрочем, и последнего – Сталина), коренятся в той же культурной генетике, сказал бы я, русской государственности, что и либеральный европеизм Ивана III. И Янов подробно останавливается на этой роковой двойственности исторических корней русской политической культуры. Нам, однако, важнее сейчас другое.