Целыми днями Цимисхий вместе со своими вельможами растасовывал пригоняемых к нему славян. И он уже устал выносить смертные приговоры и ему захотелось повеселиться в кругу избранных дам, когда к нему привели старика в веригах, нечёсаного и лохматого с лихорадочным блеском в глазах. Старик не упал ниц, не просил пощады. Он глядел на василевса сухим испепеляющим взглядом.
— В чём его преступление? — спросил Цимисхий.
Наушник ответил:
— Он богумил. Хулит богатых, поносит всех, кто за царя. Сбивает с толку рабов и крестьян, чтобы они не работали на господина. Он не только чужую собственность ненавидит и считает греховным её иметь, он и сам не хочет никакой собственности.
— Неслыханная и вреднейшая ересь! Они, пожалуй, и саму мать-церковь посчитают ненужной!
— Не только ненужной, но и весьма вредной, — подсказал придворный историк. — Они кроме евангелия ничего не чтут, даже иконы, таинства, поклонение мощам…
— Кощенство! — произнёс свирепо Цимисхий. — Такому лучше на свет не родиться.
Василевс стал внимательно и брезгливо рассматривать еретика.
Через дыры платья просвечивало у старика грязное, синее тело.
— Он дошёл до такого безумия, что возвёл сам себя в апостольский чин. Его поймали как раз в тот момент, когда он хаял церковь и проклинал Твоё величие как слугу сатаны.
Цимисхий слышал о еретиках своего государства: об арианах, павликианах, о манихеях и знал про них одно, что они злейшие враги царя и церкви. И всех их он относил к своим личным врагам. Но богумилов считал извергами рода человеческого, для которых до сих пор ещё не придумано надлежащей казни.
— Кто ты такой? — спросил грозно василевс.
— Я — человек.
— А ещё?
— Сын божи.
— А ещё?
— Богумил. Богу милый.
— Знаешь ты, с кем разговариваешь?
— Скажешь, так буду знать.
— Я — василевс ромеев.
— А я — славянин. Христианин.
— Ты, говорят, мутишь народ, проповедуя бедность и неповиновение властям.
— Яко же и Христос.
— Значит ты с Христом на равной ноге?
— Пока он был человек, он был мне брат.
— Но он был и бог?
— Все люди, пока они люди, не боги, а все одинаковы…
— Значит и ты и я ничем не отличаемся друг от друга?
— Ничем. Бог во всех душах, будь люди бедные или богатые, черные или белые, ромеи или варвары, малы или стары, мужского пола или женского.
— Однако ты себя называешь апостолом?
— Так меня называют люди. Я им не перечу. Глас народа — глас божий.
— Вот я тебе посажу на кол, и все увидят, какой ты апостол.
— Премного меня обяжешь. Мучай тело, оно в твоей власти. Тело — сосуд сатаны. Его прельщает мясо, женщины и вино. Древо познания добра и зла было виноградное дерево, и Адам и Ева упились соком его. Тело — зло. Добро — душа и небо.