Окна в плитняковой стене (Кросс) - страница 90
Вслед за тем, как отец вошел в дом, а я еще оставался стоять в подворотне, я услышал, как с рыночной площади с грохотом тронулись первые телеги. В девять часов пароход, нанятый крестьянами, выпустил пар из котла, ибо ни один из посланцев не ступил ногой на его палубу, солдат тайком вывели из окрестных дворов, а орднунгсрихтер Энгельгард со своими соглядатаями топал по рыночной площади и шипел:
— Verfluchtes Gesindel…[97]
Вот какой человек был наш отец, господин Пальм! Благодаря ему крестьяне все же попали к царю. Много ли толку от этого вышло, это уже, конечно, другой вопрос. А что их потом прижал господин Валуев[98] и кое-кто в Сибири оказался, в этом уж наш отец не повинен.
В скором времени здесь, в Тарту, он превратился из пярнуского газетного папаши в подлинного руководителя эстонского народа. Летом шестьдесят девятого года уже на улице Тийги, не так ли, в нашем доме несколько недель кряду с утра до вечера, даже до полуночи, была страшная сутолока. Ради гостей мамаша все время хлопотала на кухне, так что ей уже некогда было обращать внимание на боли в пояснице и даже сменить чепец. Все это время наш дом был полон небывалой суматохи: беспрестанно приходили и уходили разные люди — деревенские и городские, к отцу забегали по делам газеты, заходили члены праздничного комитета, то и дело приезжали из деревень хоровые деятели, они шли к отцу за советом по поводу песен и нот, не забывали дороги и члены правления «Ванемуйне» и, наконец, приходили участники торжества, приносили приветствия; заходили просто любопытные, бывали друзья и иностранцы — Аспелин, Сван, Хунфальви[99]… И отец неизменно в центре этой огромной суеты: то в редакции, то на совещании, то в зале общества, то на репетиции хора, то на сцене, то за кафедрой, то участвуя в шествии — оживленный, общительный, потный и радостный. Дома по большей части просто в подтяжках; только когда появлялись иностранцы, он второпях завязывал галстук бабочкой и быстро натягивал свой черный redingote.
И еще — когда у нас бывал пробст Виллигероде[100].
А почему, собственно, думают, что отцу не следовало быть с господином Виллигероде почтительным? На каком основании считается, что ему надлежало вести себя по отношению к господину Виллигероде бесцеремонно? Я скажу вам: так думают телячьими мозгами на основании полной неосведомленности.
Господин Виллигероде был в высшей степени образованным человеком. Сын обер-учителя гимназии, так ведь И пробст. И духовный цензор. И советник консистории. Немец, конечно, но пастор в эстонском приходе. Большой любитель музыки и истинный барин. И уже по его серебряным бакенбардам было сразу видно, что в недалеком будущем он непременно станет doctor theologiae h. с. Так что вовсе не нужно быть в душе кистером (как, будто бы, сказал Якобсон), чтобы склониться перед господином Виллигероде в почтительном поклоне! Сам-то Якобсон, может быть, только походя кивал ему и шел дальше. А я скажу: и в таких вопросах тоже наш отец с социалистов и нигилистов примера не брал. Нет! И более того, самому Виллигероде было отлично известно, что только благодаря политической мудрости Янсена председателем большого праздничного комитета был избран Виллигероде, Янсен же — его помощником, а не наоборот. Итак, этот большой певческий праздник был весело отпразднован. (И никто, кроме Якобсона, не нашел в этом повода для злопыхательства.) А Лидия в довершение всего еще заставила всех нас играть на сцене в «Ванемуйне», и теперь они считают, что это было началом их национального театра. И дом наш все более прочно становился центром эстонской духовной жизни. И wirtschaftlich