— Тогда ты. Выходи. Ты же не хочешь выслушивать все при свидетелях?
— Не ты решаешь, когда нам говорить, — сказал он.
— А я и не хочу, чтобы ты говорил. Мне нужно, чтобы ты слушал. Но я позволю тебе высказаться, когда закончу, проявив больше вежливости, чем ты выказал мне.
Он вдруг смутился, переступив с ноги на ногу.
— Я думал, тебе… понравилось мое решение.
Она фыркнула:
— Если не хочешь, чтобы Грейвз выслушивал, что я о тебе думаю, нам стоит выйти в другую комнату.
Он всмотрелся в ее лицо, и увиденное убедило его, что Эмили не замедлит воплотить свои угрозы в действие. И он взял ее за руку, но не как вежливый спутник — он схватил ее, как преступницу, вознамерившуюся сбежать.
Эмили сбросила его руку.
— Не советую хватать меня так грубо, учитывая мое нынешнее настроение.
Малкольм низко ей поклонился, умудрившись превратить жест покорности в оскорбление.
— Тогда, если миледи окажет мне милость и последует за мной, я найду подходящее место для нашей беседы.
И он зашагал прочь. Ей не хватало ощущения его ладони, и как только Эмили это поняла, она сжала кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Где рассудительность, которую она себе обещала?
Без логики ей не справиться. Эмили шла за ним в молчании, а Малкольм вывел ее из главного крыла, провел через зал, затем по короткой лестнице на помост и сквозь картинную галерею, которая соединяла зал с древней башней. Эмили видела портреты, когда леди Карнэч показывала замок ей и Пруденс, но это казалось событием прошлой жизни, а до башни они в тот раз не дошли.
Эмили вздрогнула. Ее богатое воображение уже рисовало темницу в башне. МакКейбы минувших столетий следили за их продвижением, а Эмили размышляла о том, сколько графов Карнэч волокли своих жен по этой картинной галерее, чтобы запереть в башне.
Малкольм шагал быстро, его подгоняла злость. Эмили хотела оскорбить его, пустить ему кровь, расстроить его чувства так же, как он взбудоражил ее. Но теперь, когда она видела ничем не прикрытую ярость, Эмили испугалась, что толкнула его слишком далеко.
Они достигли конца галереи. Малкольм потянул на себя тяжелую дубовую дверь. Та застонала петлями, открывая взгляду круглую комнату, достаточно большую, чтобы разместить остатки старой оружейной МакКейбов и несколько десятков лет собирать испорченную мебель. Каменные ступени начинались справа от двери и вились спиралью у стены, исчезая в занавешенной гобеленом двери второго этажа, футах в пятнадцати над их головами.
Эмили вошла, и Малкольм захлопнул за ними дверь, жестом указывая ей на единственное целое кресло. Эмили села с утрированной грацией, но тут же испортила весь эффект, чихнув от поднявшейся пыли. Малкольм не обращал внимания на грязь. Он смотрел на Эмили своими непроницаемыми серыми глазами, как хищный ястреб, ждущий, когда мышка выйдет из норы.