Элли была самой прямолинейной и грубой из всех знакомых Эмили — неудивительно, что она не общалась с Эмили и Мадлен, когда те еще были в девичестве, а сама Элли блистала, устраивая скандалы среди богачей. Эмили улыбнулась ей.
— Карнэч хорош. И даже больше, чем просто хорош.
— Ну и кто теперь слишком часто говорит о муже? — поддразнила ее Мадлен.
— Хорошо, — согласилась Эмили, поднимая руки в жесте полного поражения. — Я не буду больше славить его мастерство.
— Жаль, — пробормотала Элли. И промокнула губы салфеткой, стряхнув бисквитные крошки. — Полагаю, ты не позволишь мне нарисовать его?
— Его портрет? — спросила Эмили.
— Я могу написать с него Цезаря Августа. С его руками и лодыжками он будет потрясающе смотреться в римской тоге.
Вспышка ревности была такой внезапной, что Эмили ахнула, и такой яркой, что Элли и Мадлен не могли ее не заметить.
— Никаких картин, — отрезала она.
Элли приподняла бровь.
— Похоже, ты только что ответила на вопрос, почему ты его целовала. А ты уже призналась себе, что любишь его?
Эмили разломила бисквит пополам и медленно растерла его пальцами. Когда она наконец подняла взгляд, бровь Элли все еще не опустилась. Мадлен подалась вперед, опираясь локтями в колени, явно желая услышать ответ.
Эмили отставила блюдце с горой крошек.
— Да, возможно, я люблю его, — медленно сказала она.
И тут же уничтожила остатки своей сдержанности, как неповинный бисквит.
— Будь он проклят, я действительно люблю его. Я никогда не увиливаю — вы знаете, как я ненавижу уклончивость.
— О да, — захихикала Мадлен.
— Да. Я его люблю. Но говорю об этом вам, а не ему, потому что этот проклятый мужлан не задерживается в доме даже настолько, чтобы я успела сказать ему эти три слова. А постель не считается настоящим разговором.
Каждую ночь она писала свое признание пальцем на его груди, но не могла произнести это вслух — не могла, потому что не знала, примет ли он ее признание или швырнет ей обратно в лицо. Эмили поддалась отчаянному желанию зашагать и вскочила на ноги от ярости своей речи. Личная гостиная Элли была слишком маленькой, чтобы мерить ее шагами, и Эмили закружила между креслами, как хищник по клетке.
— А она в плохом состоянии, — заметила Элли.
Мадлен отпила чаю.
— Она справится, я уверена. У нее для всего есть план. Что ты на этот раз планируешь, Милли?
Эмили замерла между стулом Мадлен и шезлонгом Элли. Ей пришлось схватиться за спинку стула, чтобы удержать себя от метаний.
Мадлен знала ее лучше всех на свете — лучше, чем когда-либо узнает ее муж, если продолжит избегать ее при свете дня. И Мадлен была свидетельницей всех ее интриг. Неудивительно, что она фыркнула, когда Эмили прошептала: