Эмили хотелось шагать, но она заставила себя замереть. Ей нужно было хранить рассудительность — и не позволить себе мольбы, — чтобы услышать от Малкольма нужные ей слова.
— Присядешь? — спросил он.
— Нет. Так что ты хотел сказать?
Он пробежался пальцами по волосам. Если на нем и была шляпа, Малкольм давно ее потерял, и темные пряди намокли во время дневного дождя. Он сцепил руки за головой, словно пытался ее не касаться. Эта поза, напряженные линии его рук и груди, его взгляд, который не отрывался от нее, лишь подчеркивали варварские страдания.
— Я сожалею, Эмили. Обо всем.
Эти слова ему пришлось протискивать сквозь сжатые зубы.
Она ждала.
И он ждал.
Она вздохнула.
— Это твое извинение?
Он уронил руки и скрестил их на груди.
— А разве не этого ты хотела? Не извинений?
— Так вот почему ты это сказал? Ты решил, что этого я и хочу?
— Я понятия не имею, чего ты хочешь, — ответил он. — Я думал, что знаю, когда мы были в Шотландии. Но ты изменилась.
Она рассмеялась, почти так же резко, как прозвучали его слова.
— Я не изменилась. Ты просто увидел во мне только то, что хотел увидеть.
— А ты разве не сделала то же? Увидела во мне забавную ручную собачонку, которая тебе приглянулась?
Смех Эмили был фальшивым, а вот фырканье вполне искренним.
— Ты не похож на собачку. С чего ты подобное взял?
— С того, что ты предпочла бы во мне увидеть. Я ждал у твоих ног, радуясь любому объедку, когда ты решала отвлечься от своей «переписки».
Он намеренно подчеркнул это слово. Эмили разозлилась.
— Это твои фантазии, не мои. Ты хотел, чтобы я была у твоих ног, ожидала свободной от парламента минутки, чтобы быстро потрахаться и снова ждать твоего возвращения.
Малкольма шокировала ее вульгарность, но мрачное выражение его лица сменилось чем-то похожим на боль.
— Господи, Эмили, — вздохнул он. — Когда же мы оступились?
Она внезапно ощутила усталость — жуткую усталость, от которой хотелось забиться в его объятиях и позволить ему держать ее, пока она плачет.
— Я не знаю, Малкольм. Но я хотела бы все вернуть.
Она помолчала. В мерцающем свете свечей она видела на его лице то же отчаяние, которое овладело ее душой.
— Но я не могу все вернуть, — прошептала она. — Возможно, нам стоит признаться, что счастье нам просто не суждено.
— Я в это не верю.
Его голос был твердым. Что бы он о ней ни думал, как бы ни злился, он не мог допустить поражения.
— Почему ты так уверен? — спросила она.
— Назови это интуицией.
Та же интуиция много месяцев назад сломала в библиотеке ее жизнь — и ту же судьбу, похоже, он жаждал увидеть в их будущем.