— Я, гляжу, у вас уж давно накрыто к обеду. Как в хорошем трактире — чего душе желательно…
Лешка невозмутимо сгреб объедки, завернул в газету и бросил к порогу.
— Это еще от прошлогоднего ужина осталось. А горничная наша загуляла где-то и не успела прибрать. Ничего, ты не стесняйся…
Антон поставил на стол корзинку и начал выкладывать из нее деревенские ватрушки, куски пирога, яйца, вареное мясо.
— Ладно, — проворчал он, — на первый раз я вас угощу. — И опять добавил с подковыркой: — Вы ж не ждали меня, а то, я думаю, угостили бы по-барски. Что вам стоит…
— Конечно, — согласился Лешка, мимо ушей пропуская насмешки брата. Он деловито осмотрел все разложенное и с нарочитой тревогой в голосе спросил: — А где же это… как его?
— Чего?
— Ну, то самое, что пьют перед такой закусью.
— Самогонка, что ли?
— Хотя бы.
— Жирно будет… Скажи спасибо за то, что есть. Батя и этого не прислал бы, — мать тайком приготовила.
— Вот как! Гневается добрый папаша. Ладно, пусть его… Садись, братва. Черт с ним, поедим и на сухую. Даровое все ж таки…
Антон вспыхнул и открыл уже рот — ответить как следует, — но Лешка тяжело притиснул его плечо, тряхнул.
— Ешь и молчи!.. Потом поговорим, — одним глазом мигнул на приятелей.
Антон понял и нехотя принялся за еду.
Вскоре приятели ушли, и братья остались одни. Антон сидел насупившись, молчал. Лешка прибрал со стола, ушел ненадолго и вернулся с тремя бутылками пива и пачкой папирос. Налил стакан так, что густая кремовая пена полилась через край.
— Пей, пока играет. Бархатное…
Антон выпил и немного отмяк. А после душистой папиросы неожиданно вспыхнувшая злость на Лешку прошла совсем, словно улетела с дымом и растаяла. Как-никак, а — брат… А задавался — это перед дружками. Всегда такой — любит форсить перед другими.
— Ну, рассказывай, как там дома живут, — попросил Лешка.
— Да ничего.
— Ничего-то у меня в кармане много.
— Похоже, — рассмеялся Антон.
Лешка не обиделся.
— Рано веселье разбирает тебя. Знаешь: хорошо смеется только последний… Отец здоров?
— Покрепче нас с тобой будет.
— Да, силен старик. Все хозяйничает?
— А как же! Чужой дядя кусок не принесет, а мы, слава богу, едим хлеб досыта, да и не один, а вприкуску с чем-нибудь.
— Это я знаю. — Лешка задумчиво опустил голову. Действительно, это он знал. Жадность отца к богатству, к почету и уважению была неуемной. Всегда и во всем Данила Воронков хотел быть только первым, хотел, чтобы не он кому-то, а ему все кланялись до земли.
Не было в селе человека богаче Данилы Воронкова. Дом его большой двухэтажный, обставленный амбарами, скотными дворами и огороженный крепким высоким забором. Мельница в селе — Данилина. Крупорушка и маслобойка — его же. У кого больше всего хлеба, скотины, денег — опять у Данилы Воронкова. И все ему мало. Каждый грош он пускает в рост, никому не откажет в мере зерна, но с условием, что за одну вернут две. Даст коней на пахоту или сев — отработай. День себе — день Даниле. Многих держал он в своих руках.