— Организация, пан Кобылко, провалилась, и сейчас самое главное заключается в том, чтобы уцелевшим ее членам исчезнуть бесследно. Придется прятаться, маскироваться и ждать более удобного времени для активных действий. Не вешайте голову, ротмистр! Еще не все потеряно, и рано или поздно, но наша пора придет. Нужно только суметь дождаться ее и сохранить надежных людей. Вам я советую уехать куда-нибудь подальше, где вас совершенно не знают. Приноравливайтесь к обстановке, хитрите, изворачивайтесь змеей, прикидывайтесь ягненком, зарывайтесь хоть в землю, чтобы только уцелеть. И ждите. До самой смерти не теряйте надежды на лучшие времена… У вас есть костяное распятие. Как зеницу ока храните его. Эту безобидную вещь даже большевистская контрразведка не заподозрит ни в чем и не запретит носить. А по ней вы узнаете друга. Если когда-нибудь к вам придет человек с таким же распятием — знайте, он наш…
В ту же ночь ротмистр Кобылко выехал из украинского города в неведомую и дальнюю дорогу.
Начались годы странствий.
В первое время он все же боялся разоблачения и нигде не задерживался подолгу. Но проходил год за годом, никто не беспокоил его, и тревога понемногу улеглась. В городе на Волге, неизвестно чем полюбившемся ему, он решил остаться навсегда. В артели «Труд зеркальщика» нашлось для него место, и Кобылко зажил тихой, незаметной жизнью, постепенно старея и все больше и больше забывая прошлое. И даже маленькое распятие становилось для него не тайным талисманом, а просто искусно сделанной вещичкой, к которой он привык, с которой он не хотел расставаться.
И вот нежданно-негаданно, словно гром с ясного неба, тревожное прошлое явилось снова в лице этого хромоногого усача, который по-хозяйски расселся за столом и не спускает глаз с растерявшегося и опустившегося пана Кобылко.
Дворник тяжело вздохнул и с трудом выдавил из себя первые пришедшие на ум слова.
— Вот, значит, какие дела…
— Какие? — насмешливо спросил гость.
— Простите, не знаю, как вас величать.
— Лозинский, Симон Григорьевич.
— Ишь ты! Тезка аж самому ясновельможному пану головному атаману Петлюре…
— Но не атаман…
— А все ж таки пан?
— Теперь нет. Сапожник.
— Н-да… — снова вздохнул Кобылко.
Гость рассердился:
— Что вы все вздыхаете, как старая баба? Я погляжу, в вас мало осталось от прежнего.
— С прежним обличьем и в дворники б не взяли. Куда уж…
— А там как? — Гость постучал себя по груди. — Под распятием? Сохранилось что-нибудь?
— Столько времени прошло, — неопределенно ответил Кобылко.
— Насколько мне помнится, ротмистр, вам пан полковник приказывал ждать и надеяться до самой смерти.