С шинелями, перекинутыми через руку, Воронков с туго набитым вещмешком, а Мяги с чемоданом в руках (там помещалась рация) прошли к привокзальным торговым рядам.
Выбор был не очень велик. Больше всего стояло кринок, бутылок и даже четвертей с молоком, да почти у всех имелись подрумяненные, аппетитные на вид оладьи из картошки.
Воронков лениво брел по ряду, время от времени поднимая голову на торговок, и вдруг сразу остановился, коротко дернул Мяги за рукав. Перед ним стоял постаревший, обросший седой щетиной Афанасий Егоров и предлагал подрумяненные творожники, сделанные пополам с картошкой.
Воронков нагнулся над тарелкой, взял один, понюхал.
— Свежие?
— Ну! Только-только, — начал было Афанасий, но, взглянув на покупателя, осекся…
Воронков рассмеялся.
— Что, и теперь признал?
— Мать ты моя, богородица! — всплеснул руками Афанасий, почему-то бледнея. — Вот так нежданный гость! — Он торопливо сгреб непроданный товар и как попало посовал его в корзинку. — Идемте, идемте домой… Ну, будет радость!..
— Кому? — удивился Воронков.
Афанасий на минуту приостановился.
— Да у меня ведь братец твой, Антошка… И отец недалеко отсюда проживается.
— Вот это ловко! — Воронков возбужденно сдвинул пилотку на затылок. — Они ж в Сибири жили…
— Хе! — усмехнулся Афанасий. — Про тебя тоже говорили, что больше не вернешься, а ты вон какой орел прилетел! Любо-дорого посмотреть!
— Ну… обо мне другая речь…
— А как у них вышло — сам спросишь. Вот свидишься… Ты чего же, проездом на побывку аль совсем?
— После скажу.
— А-а… ну-ну… Я ведь так… — Афанасий смутился. — Это, значит, дружок твой?
— Приятель.
— Хорошее дело. А мы со старухой все так же, скрипим помаленьку. Лошадь я продал, хлопотно сейчас с ней, беда.
— Что же делаешь?
— Что придется. Проще сказать — шило на мыло меняю.
— Ну, это ты умеешь! — захохотал Воронков.
— Нужда научит, когда возьмет за то место, которым шубу на гвоздок вешают…
— Неужели и до тебя добралась?
— А что-ж ты думаешь…
— Ладно, не горюй, поможем.
— О!
— Я твое добро не забыл и в долгу не останусь.
— Ну, считаться…
Воронков помнил, где живет Афанасий, и, дойдя до нужного переулка, повернул в него.
— Не сюда, — поправил его бывший лавочник. — Я, Алексей Данилыч, переехал. Теперь на самом краю домишко мой. Тут уж больно на глазах было, а там спокой. Лес рядом, кругом почти никого.
«Что ни дальше, то лучше, — удовлетворенно подумал Воронков. — Нет, как ни говори, а везучий я».
Они подошли к дому с высокими тесовыми воротами и таким же высоким и глухим забором. С крыльца навстречу им поднялся худой, со впалыми щеками и заострившимся носом мужчина, снаряжавший до этого рыболовные удочки. Лешка с удивлением признал в нем Антона.