На другой день к обеду появился Олег, тогда еще не великий князь. Откуда узнал? Как успел? Благородный урманин-то неделю еще лежал во хмелю – не поймешь, от горя или от радости. Олег распорядился насчет похорон, тризны, убедился, что у кормилицы Ярки хватит для новорожденной молока и ласки, и исчез на несколько лет. Первый раз навестил, когда маленькая Прекраса-Ольга научилась не только выговаривать первые слова, но и слагать их друг с другом. Девочка долго молчала, зато заговорила сразу на двух наречиях: урманском и словенском. После же выучивала разные наречия быстрее, чем росла сама. Ярка пугалась поначалу: ну как вскипят да перемешаются все эти разные слова в махонькой русой головенке; после поняла – это богини Фрейя и Лада постарались загладить свою вину чудесным даром сиротке.
Нет, стара стала Ярка, глупа! Почему же – сиротке? Пусть Ольга – княгиня и ее госпожа, но и дочь Яркина тоже, на ее руках выросла, ее молоко пила. Ярка будет охранять дочку до последнего вздоха, раз уж не смогла спасти своего младенчика. Даже сны Ольгины сторожит Ярка.
Не уснуть Ольге, стражник мешает. Чужой стражник из мужниной дружины, а не застенчивый и верный Рюар нынче ночью охраняет ее двери. Не привыкла княгиня, чтобы за дверью чужой воин стоял, не бывало такого. От этого незнакомого дружинника ползет по щелочкам в опочивальню смесь запахов человечьего и лошадиного пота, немытого платья, железа и камня. Он громко сопит и бренчит амулетами на широком синем поясе, в животе у него то булькает, то рычит вечерняя похлебка и выпитый квас.
– Ярка! Скажи, чтоб отошел от двери, смердит сильно, – приказала княгиня. – И не бренчал чтоб железом!
– И-и, матушка, – затрясла головой нянька, – это уж в тягости завсегда так, все запахи мерещатся. Не пахнет ничем, да и не слыхать шуму, что ты, через две-то двери.
– Ты старая, вот и не чуешь ничего. Поди скажи, я велю!
Старуха поднялась со скамьи, проворно шмыгнула в маленькую беленую комнатку перед опочивальней, загремела тяжелым кованым засовом, высунулась наружу. Дружинник смирно сидел на полу, водил глазами.
– Смотри мне, чтоб тихо было, – для виду погрозила коричневым кулаком нянька, дружинник моргнул, ничего не ответил. Нянька знала: на самом деле княгиня слушает, как звенит ее собственная княжья ярость, как пахнет гнев. Вернулась в комнатку, нашарила на струганой полке флакон из прозрачного желтого камня с притертой стеклянной пробкой, накапала в миску пахучих капель, развела водой, отнесла княгине:
– Выпей, матушка, уснешь скорее!