Каждый вечер они рассаживались на ступенях крыльца во внутреннем дворике и устраивали занятия по «политподготовке».
Фаня и ее соратники ничуть не сомневались, что коммунисты имеют право затевать «освободительные войны», «приходить на помощь трудящимся» других стран и уничтожать «социальных паразитов» по всему миру. Они были уверены, что на их стороне «историческая неизбежность» и поэтому решали, где, как и кому стоит жить, а кого пора «отправить на свалку истории».
— Мы воплощаем вековую мечту народов о справедливости! — убежденно говорила Фаня. — При коммунизме мы все будем делать сообща, а результаты труда будем делить поровну!
«Много вы понимаете в „вековых мечтах“! — с раздражением думала Нина. — Вы посуду не можете помыть сообща, а все туда же — лезете управлять миром».
Впрочем, спорить с коммунистами было бессмысленно: у них были свои ценности и святыни. Нина однажды заикнулась о том, что счастье — это семья, здоровье и любимое дело, но Фаня тут же начала стыдить ее за мещанство. Для нее счастьем могло быть только ощущение собственной правоты.
«Я этнограф, — повторяла про себя Нина. — Я изучаю религию племени под названием „коммунисты“».
Вскоре пленников перевели в нанкинскую тюрьму и, продержав там несколько дней, посадили на поезд, следовавший в Пекин.
По дороге в столицу Нина дважды пыталась бежать, и после второй поимки начальник конвоя заставил ее целую ночь простоять в тамбуре с привязанными к поручню руками.
Ее охранял паренек с винтовкой. Нина предлагала ему за себя выкуп, но он делал вид, что не понимает по-английски, и развлекался тем, что задирал кончиком штыка Нинину юбку.
— Это было последнее предупреждение с моей стороны, — сказал начальник конвоя, когда Нина пожаловалась на своего мучителя. — В следующий раз я скажу солдатам, что они могут наказать вас так, как сочтут нужным.
Когда-то Нину до крайности возмущало то, что на нее, как на лицо без гражданства, не распространялись законы цивилизованного мира. А сейчас у нее вовсе не было прав: если ее изнасилуют и убьют, никто даже не почешется, а убийцы скажут: «Застрелили при попытке к бегству».
Полное бесправие — это то, что очень сложно принять. У тебя нет точки опоры, ты не можешь рассчитывать ни на справедливость, ни на уважение к себе. Причем твою судьбу будет решать мелкий тупой садист, получающий удовольствие от твоего унижения.
Все это было настолько чудовищно, что Нина буквально онемела и до самого Пекина просидела в углу, прижав колени к груди и втянув голову в плечи.
Поезд подъехал к вокзалу, и пленников пересадили в закрытые паланкины, которые тащили по две лошади — одна спереди, другая сзади. Стражники с карабинами выстроились по бокам, и конвой двинулся вдоль ухабистой немощеной улицы.