Усадьба стояла на краю села и потому не сгорела во время пожара.
Василек и его мать, усталые, шли домой. Казалось, они возвращались с далекой дороги и не знали, каким найдут родное жилище.
Василек похудел, даже сгорбился и казался еще меньше ростом — так, мальчик лет одиннадцати. Мать, которая была раньше полнолицей и надйво долго не старилась, тоже за эти дни стала неузнаваемой. Ее бледное лицо пересекли глубокие морщины. Прекрасные черные глаза лихорадочно блестели из-под сурово нахмуренных бровей. Не поднимая головы, шла она за сыном.
Трех сыновей имела она и дочь, а теперь остался один только Василек. Двое старших — в армии, дочка эвакуировалась с институтом, муж тоже воюет…
Приблизившись к своему двору, мать и сын в удивлении остановились. Он это или не он? Сиротой стоял дом, растерянно жался к оголенным деревьям приземистый хлев. Изгородь была повалена, раскидана во все стороны. Только липа шумела листвой, как всегда могучая, гордая. Весь сад был забит большими крытыми машинами, которые своими металлическими боками поломали ветви деревьев. Во дворе хозяйничали немцы. Идти или нет?
— Идем! — решительно сказал Василек, и матери почему-то не понравилась эта решительность.
Фашисты громко смеялись, лопотали что-то по-своему. Они весело замахали пришедшим руками, приглашая:
— Рус! Ком, ком!
У матери задрожали руки, и она едва не выронила свои убогие пожитки.
— Идем, — тихо сказал Василек.
Мать покорно двинулась за ним. Рни вошли во двор. Пустотой и чужим духом повеяло от родного жилища.
Василек с первого взгляда понял, что так смешило и забавляло немцев. На земле валялись беспорядочно брошенные вентери, с которыми он с братьями каждое лето рыбачил. Молодой солдат взял один из них в руки. Рот его расплылся в улыбке до самых ушей, и от этого лицо стало придурковатым и уродливым.
Василек неплохо знал немецкий язык. Он свободно разговаривал с учительницей, но теперь, слыша чужую речь из уст самих фашистов, улавливал только отдельные слова. Учительница говорила спокойно, а эти так спешили, что получалась какая-то мешанина. Несмотря на это, по отдельным словам он понимал, о чем у них идет разговор.
Один из них, прыщеватый и самодовольный, тыча пальцем в вентерь, спросил:
— Что есть?.. Вещь… куда?
От первого испуга у матери не осталось и следа. И когда она подняла на гитлеровца глаза, они смотрели на него с презрением, как на низшее, лишенное разума существо.
— «Вещь, вещь»!.. Не вещь, а вентерь для рыбы! — громко сказала она удивленным немцам и направилась в дом. — Идем, Василек! — бросила она сыну.