— Хорошо, — сказал он. — Только нужны документы, папир такой.
— А! Папир!..
Тот, что все время улыбался, достал из сумки блокнот, вырвал из него листок и написал несколько слов.
Василек собрал вентери.
— Мама, — сказал он, — идите к соседям, а я пошел рыбу ловить…
— Чтоб их передавило, анафемов! — только и сказала мать.
Василек не торопясь сложил снасть и сказал:
— Ну, я пошел, мама.
Сильный порыв ветра взвихрил песок во дворе.
Ночь была по-осеннему темна.
Еще днем тяжелые тучи затянули небо. Около часа шел буйный летний ливень, потом он незаметно превратился в осенний моросящий дождь. Именно в эти сумерки лето встретилось с осенью и, прослезившись последним теплым дождем, кончилось. Вступала в свои права долгая дождливая пора.
Мальчики зарылись в небольшой стог сена, принесенного для лошадей. Сено промокло насквозь, ребята тоже промокли до костей, но им было тепло: вода уже парила, грела.
В верхушках деревьев вел тихую беседу с листьями мелкий дождь. Он умывал каждый листочек, щедро поил целительной влагой все вокруг. В лесу было темно, как в подземелье, и так тихо, как бывает только осенней ночью, когда монотонный шум дождя заглушает все другие звуки…
По-разному добирались сюда мальчики.
Василек еще днем ушел из села. Он переждал ливень под чьим-то уцелевшим хлевом, а потом, спокойный и уверенный, пошел дальше. Несколько раз его останавливали фашисты, но он показывал им «папир», и его тотчас же отпускали.
Проходя мимо школы, он хотел не смотреть в ту сторону, но глаза сами скользнули по старой, почерневшей от дождей крыше. На покосившемся крыльце ветер раскачивал три тяжело обвисших, закостеневших трупа. По спине Василька пробежали мурашки, его сердце наполнилось болью и ненавистью.
«Они не первые, — подумал он, — и, верно, не последние…» И тучи стали тяжелее, и потемнело сразу все вокруг.
Василек чувствовал, что если даже самому придется повиснуть на веревке, как первым трем жертвам, то и это не испугает его. Он все равно будет бороться! Гибель советских людей взывала к мести.
Вдруг мальчик услышал чей-то хриплый голос:
— Эй! Ты куда, щенок?
Перед ним стоял Лукан Хитрый.
Василек небрежно бросил:
— Рыбачить.
— Вижу, что рыбачить. Рыбак! Верно, на виселицу захотел с набитым животом?
Мальчик блеснул черными глазами, и во взгляде этом было что-то жестокое, несвойственное Васильку:
— На виселице будет тот, кому там место.
— Вот, вот! — подхватил староста. — По тебе она и плачет. Слышал приказ: не уходить из села?
— Слышал.
На дороге появились два гитлеровских солдата. Они были еще далеко, но Лукан, сорвав с головы мокрую шапку и подставив дождю восковую лысину, уже застыл в поклоне.