Один из них — эсер Шварц в модном пальто с бархатным воротником — заявил, что Советам не надо торопиться с захватом власти, так как это может вызвать беспорядки. На него зашикали, и он, опираясь на трость, осторожно спустился с помоста.
Слово взял матрос из Ревеля, невесть каким образом оказавшийся в тот вечер в Перми.
— Я предлагаю, — сказал матрос, — поддержать Совет Народных Комиссаров во главе с Ульяновым-Лениным, а от Пермского Совета потребовать взятия власти в городе в свои руки.
Зал зашумел. Раздались голоса:
— Верно! Надо брать власть и в Перми!
Тут выступил вперед Федор Лукоянов. Он поднял руку. Зал слегка затих.
— Товарищи! Есть предложение слова матроса из Ревеля считать резолюцией нашего митинга. Кто за?
Трамвайный парк ответил громом аплодисментов...
Сразу же после бурного митинга Лукоянов поспешил в бывший дом губернатора, где во флигеле разместились штаб Красной гвардии и редакция газеты. Надо было написать о резолюции в номер, а потом снарядить ночной красногвардейский патруль.
Только к полуночи оказался Федор в большевистском комитете. Людей здесь было много. Просидели опять до утра. Обсуждали и намечали план дальнейших действий. Знали, что меньшевики и эсеры без боя не сдадутся...
Враги революции разбросали по городу листки с призывом громить магазины и склады. Это было на руку ворам и бандитам. Клюнул на эту приманку и кое-кто из отсталых солдат.
За три дня до погрома несколько таких листков под названием «Сигнал» поднял у оперного театра Николай Толмачев. Стадо ясно, что контрреволюция спешит совершить провокацию, а ответственность за содеянное переложить на плечи рабочих-большевиков. Тогда как раз впору будет потребовать возврата к прежней «твердой власти».
«Надо предотвратить погром, — решает Толмачев. — Но как это сделать?»
Николай спешит к ближайшему телефону и называет номер:
— Сто тридцать.
Это телефон редактора «Пролетарского знамени» Лукоянова.
Услышав знакомый голос Федора, Николай бросает в трубку:
— Оставь, пожалуйста, место в завтрашнем номере. Надо предупредить солдат. Лечу в комитет, там и решим, что делать...
Обращение, опубликованное в газете 2 ноября, было кратким и ясным:
«Товарищи солдаты! В городе разбрасываются листовки с призывом к погрому. Товарищи! Помните, что погром — это гибель всех наших завоеваний, гибель революции.
Мы призываем вас не поддаваться этой гнусной провокации. Мы верим, что эти позорные листки встретят с вашей стороны только негодование по адресу тех, кто их распространяет».
Все же погром, хотя и меньшей силы, разразился. В ночь с 3 на 4 ноября зазвенели стекла на пермских улицах, раздались выстрелы. В числе первых было атаковано здание пивзавода, принадлежавшего «Ижевскому товариществу». Ночных сторожей как ветром сдуло. Из ворот завода разъяренная толпа выкатывала бочки с пивом, и те с грохотом неслись вниз по мостовой к Каме. Бочки с криком ловили в темноте грязные, в обтрепанной одежде люди и прямо на улице вышибали булыжником днища.