Потом очередь дошла до винных лавок и продовольственных магазинов. Заодно были выбиты окна в торговом заведении Стерна, издавна торговавшего в Перми модным дамским бельем. Погромщики, натянув на себя длинные белые сорочки, носились по городу как привидения, избивая всех попадавшихся им на пути.
Весь город, казалось, был скован страхом. В расщелинах наглухо закрытых ставен появлялся огонек, но тут же исчезал после выстрела в окно или удара камнем. Обыватели словно вымерли, боясь даже выглянуть на улицу.
Как только начался погром, большевики пошли на заводы, подняли на ноги еще малочисленную в те дни Красную гвардию и взяли под охрану предприятия и продовольственные склады, из которых снабжались рабочие...
Федора Лукоянова и Николая Толмачева эта ночь застала в редакции «Пролетарского знамени» — маленьком флигеле бывшего губернаторского дома на Сибирской улице. Сам флигель находился за домом, в саду. Допоздна светились здесь окна.
Завернул в редакцию и Василий Иванович Решетников. Жил он в Мотовилихе. Был председателем районного комитета большевиков. Подпольщик с 1908 года, Василий Иванович был чуть ли не вдвое старше Лукоянова. И хотя Решетников не был уральцем, приехал сюда в марте 17-го года из Сибири вместе с отбывавшими ссылку мотовилихинскими большевиками, он быстро втянулся в работу, завоевал авторитет у солдат и рабочих.
Наговорившись вволю, решили остаться ночевать в редакции, как это делали уже не раз.
Не успели задуть лампу, как с Сибирской улицы донеслись крики. Гадать не приходилось: началось! Пока Лукоянов и Толмачев звонили товарищам, дежурившим в городском комитете большевиков, Решетников сходил в разведку. Так и есть: погром... Разбудили типографского рассыльного Шуру и послали в Мотовилиху узнать, как там обстоят дела, а сами переулками — за Сибирскую заставу, к солдатским казармам. Хотя было уже поздно, многие окна светились огнями. Заглянули в крайнюю казарму. Там нечто вроде митинга. Полураздетые солдаты сидели на нарах, стояли в проходах между ними и слушали, видимо, только что прибежавшего из города товарища;
— Родненькие, — говорил он заплетавшимся языком, — чаво тут дрыхнете? В городе такое веселье! Вино рекой течет. Дар-мо-вое!
— Оно по тебе и видно, — отозвался кто-то из солдат,
— Отведем, что ли, братцы, душу! — выкрикнул другой. — Давно ведь не пили вволю...
Солдаты зашумели.
— Пора! — сказал Лукоянов, делая шаг вперед.
— Погоди, сначала я, — остановил его Решетников.
Василий Иванович вышел на середину казармы, расстегнул шинель, властно поднял руку.