— Ну зачем?
Потом мы долго целовались. Она несколько раз спросила, спланировал ли я это заранее. А потом сказала:
— Bizarre. C’est bizarre[150].
Возвращаясь к ее дому, мы все время целовались и резвились на пустынных улицах. У нее выразительные глаза, красивый рот и чудесный нежный цвет лица. Очень привлекательное лицо. Она пощипывала мою руку.
Домой я вернулся в пять и теперь пишу дневник, на душе весело и радостно.
Я не безумно влюблен. У нее есть недостатки. Однако для Пуатье их очень мало.
28 января
Странно, но даже влюбленность не приносит полного удовлетворения. С каждым днем хочется большего. Сегодня Джинетта приходила ко мне до ужина, и после ужина тоже; я включил приемник, притушил свет, мы лежали на моей узкой кровати и целовались. Иногда она становится очень серьезной, как будто происходит что-то ужасное. У нее довольно широкое лицо — еще немного, и было бы уже некрасиво. Самые сладкие минуты — когда она перестает поддразнивать меня. У нас постоянно идет интеллектуальная схватка. Но бывают моменты, когда она делает передышку и расслабляется, и я чувствую, что психологически, так же как и физически, она уступает мне. На людях мы скрываем наши отношения, общаемся холодно, изъясняемся односложно и получаем огромное удовольствие от успеха нашего лицедейства. Глядя на нее, я отмечаю недостатки ее внешности. В профиль часто необыкновенно хороша. Анфас иногда чуть ли не безобразна. И все же, даже когда я пресыщен поцелуями и объятиями, в наших отношениях присутствует нечто, чего я не могу постичь. Что-то вроде души, больше, чем просто плоть. Нежное постижение, связь. В ее интеллекте я не нахожу изъянов. Она умна, сообразительна, «первый сорт». Галльский ум. Мозги у нас работают в одном направлении. Так что между нами устойчивая связь, которая остается даже при физических несоответствиях. Больше понимания, чем любви. Мне кажется, при настоящей любви интеллектуальная критика невозможна.
В моей жизни появилось что-то вроде подводного течения. У меня пропал аппетит. Я не могу ни писать, ни читать. Интенсивность существования всегда убивает во мне всякую надежду на творчество. Мне нужно затишье после бури — как сегодня. Мы вместе пообедали и выпили кофе в «Кафе де ла Пэ». Потом просто гуляли по улицам и чувствовали себя счастливыми, хотя этот воскресный день холодный и пасмурный. И расстались, ощущая сладкое недовольство добровольным воздержанием.
С Дж. После обеда вместе с остальными пошли в «Кафе де ла Пэ». Нас было человек десять — три американца, канадец, две кошмарные английские девицы, один или два француза. Бессвязный разговор, тягостная атмосфера. Я умирал от скуки. Сидевшая напротив молодая англичанка привела меня в содрогание. Она пухлая, робкая и заурядная. У нее не укладывается в голове, что я могу быть таким чудовищем, каким себя изображаю. Если я говорю ей, что безучастен к общественным проблемам и безответствен как преподаватель, она только смущенно улыбается и ничему этому не верит. Она, конечно, права, что не верит, однако — при своей чудовищной консервативности — должна бы знать элементарные правила ведения беседы. Ужасно, насколько приехавшим сюда английским девушкам недостает тонкости — частично это из-за проклятой традиции соревнований и «честной игры». Приятная беседа подразумевает озорные шутки, тонкие оттенки лицемерия, тайны, коварства, щекотливые подробности. Постоянные поддразнивания и уколы. Так пикируемся мы с Джинеттой и редко когда бываем серьезными. Она говорит: «Je ne fait jamais des compliment en publique»