****
Теперь я знаю вкус настоящей боли. Она не похожа на боль от ранения, ушиба, или удара. Даже совсем даже наоборот. То, что было раньше, это не было болью вовсе. Наверное, любую боль можно вытерпеть. Но лишь когда она одна. И нет от нее спасения, когда она идет рука об руку с болью душевной... От удара плети рассекается кожа, а от слов рассекается сознание. Я никогда не буду прежней. Сделав это, он убил прежнюю меня. Свергнул с высоты, заставив униженно просить о милосердии... Он мог молчать и дать мне гораздо больше ударов плети, и я бы их выдержала. Он мог говорить те слова, от которых ломаются люди, но они бы не оставили ни следа на моей душе. Невзирая на страх и ужас положения, я бы стерпела. Могла ли я предположить, сколь сильным будет удар, тщательно собранный из слов и жалящих ударов плети, заправленный жестокостью и жаждой мести, которую мне никогда не понять?..
Элика сжала в ладонях смятые простыни. Жар спал, хвала той женщине, что всю ночь поила ее какими-то горькими отварами трав и смазывала ссадины прохладным бальзамом. Девушка старалась не смотреть на вспухшие шрамы, пересекшие крест-накрест ее грудь, понимая, что может просто разрыдаться на потеху своему мучителю. Ужас вновь накрыл ее липким покрывалом. Что с ней будет, когда он придет снова? Она ослаблена, боль затмевает разум при каждом движении, нет сил даже пошевелиться. Теперь она полностью в его власти, униженная, избитая, обессиленная. Он может делать с ней все что захочет, и как ему противостоять в таком состоянии?..
— Я не сдамся! Можешь меня убить, только так ты подчинишь меня себе! — прошептала принцесса. Слезы сжали ее горло. Она не заслужила такой мести! Поединок не был бесчестным. Стоила ли таких страданий поверхностная царапина на коже?..
Стоила. По сути, Элика поступила с ним равноценно. Только, пожалуй, боль ранения... Да и как можно назвать это ранением... была незначительна перед унижением на глазах толпы... Но ведь у принца был выбор. А она лишена даже этого.
Осознание шокирующего, ужасающего положения, в котором она оказалась, обрушилось внезапно, сдавив в тиски неотвратимости и безысходности. Горькие слезы прорвали плотину оцепенения, на этот раз сознание не пришло ей на помощь, оставшись в стороне. Ласковые лучи полуденного солнца словно дразнили своей свободой, проникая сквозь ажурное металлическое плетение, высвечивая обстановку покоев мучителя, а вместе с тем и ужас прошедшей ночи. Боль в истерзанной груди усилилась, потому что рыдания просто согнули тело пополам. Это был крик загнанной раненой львицы, но сил сдержать его не было. Тьма словно подступала со всех сторон, убивая остатки воли и сопротивления. Элика ощущала себя побежденной, проигравшей, сломленной, осознавая все яснее неизбежность и неотвратимость происшедшего. Прибежавшая на крик рабыня, просидевшая с ней ночь, попыталась напоить рыдающую пленницу успокаивающим настоем, но Элика забилась в ее руках, перевернув кубок. Струйки горячего напитка попали на свежие раны, вызвав новый приступ бесконтрольных рыданий. Образ холодных, несмотря на ярость, глаз новоприобретенного господина возник в глубине предавшего сознания.