– Потом наци начали принимать законы против евреев, становилось все хуже и хуже, и тут Жакоб заговорил о своем участии в Сопротивлении, и родители забеспокоились. Понимаете, моему отцу хотелось верить, что нас не тронут, потому что мы богатые. Он заблуждался, думал, люди все преувеличивают, раздувают и немцы на самом деле не причинят нам зла. А Жакоб отлично понимал, что происходит. Он был членом подполья и предупреждал, что нацисты собираются стереть нас всех с лица земли. И оказался прав, разумеется. Оглядываясь назад, в прошлое, – продолжает Ален, – я поражаюсь, как родители могли не видеть, что творится. Думаю, они просто не желали видеть, не желали верить, что наша страна нас предаст. Им хотелось надеяться на лучшее. А когда Жакоб говорил правду, они его не слышали. Наш отец приходил в ярость, обвинял его в распространении слухов и в том, что он занимается агитацией у нас дома. Только мы с Розой прислушивались к его словам. – Голос Алена звучит глухо, едва слышно. – И это спасло нас обоих.
И снова мы идем в молчании. Лишь наши шаги эхом отдаются от каменных стен.
– Где Жакоб теперь? – спрашиваю я наконец.
Ален останавливается и смотрит на меня. Он пожимает плечами.
– Не знаю. Я даже не знаю, жив ли он еще. Сердце у меня обрывается.
– Последний раз мы с ним виделись и говорили в 1952 году, перед тем как Жакоб отплыл в Америку, – объясняет Ален.
Я таращусь на него во все глаза:
– Он переехал в Америку? Ален кивает.
– Да. Не знаю, где он там поселился. Да ведь прошло уже почти шестьдесят лет. Сейчас ему было бы восемьдесят семь. Очень вероятно, что его уже нет в живых. Не забудьте, он же провел два года в Освенциме, Хоуп. Такое не проходит бесследно.
Я не решаюсь заговорить, пока мы не добираемся до дома Алена. Я никак не могу переварить последнюю новость: бабушка и Жакоб, ее первая и великая любовь, прожили почти шестьдесят лет в одной и той же стране, не подозревая об этом. Но если бы Жакоб нашел ее во время войны, то не родилась бы мама, и я, соответственно, тоже не появилась бы на свет. Так, может, все получилось так, как и должно было? Или само мое существование оскорбляет истинную любовь?
– Мне надо попытаться его разыскать, – говорю я вслух, пока Ален набирает код замка. Он придерживает дверь, пропуская меня.
– Да, – просто соглашается он.
Следом за Аленом я вхожу в квартиру. Как в тумане.
– Не позвонить ли нам еще разок Розе? – спрашивает Ален, запирая дверь.
Я послушно киваю.
– Только не забудьте, у нее бывают хорошие дни, но бывают и плохие, – напоминаю я. – Очень может быть, она сейчас и не вспомнит, кто вы такой. Бабушка очень изменилась и порой не похожа на себя прежнюю.