— Он меня не хотел! — завыла она душераздирающе. — Не хотел меня! Не хоте-е-ел!!!
Прошло немало времени, прежде чем удалось успокоить рыдания при помощи двух стаканов холодной воды и ста граммов чистой водки, народного средства от всего на свете. Пани Хавчик пришла в себя настолько, что к ней вернулись голос и слух, и она приняла участие в беседе, которую трудно было назвать допросом. Разве что невероятно сентиментальным и слезливым.
На большинство вопросов звучал один ответ, простой и совершенно бесполезный: «Не знаю!»
Ну да, пани Хавчик была на участке с паном Бартошем, но она даже не знает, чей это участок. Что именно там случилось — она не знает. Он опять ее не хотел, прогнал прочь, и она ушла. А когда вернулась, его уже не было.
Куда он подевался, никто не знает. Его вещи остались, поэтому она их собрала, чтобы никто не украл, — она вообще заботилась о его вещах, как о святыне. Как этот участок выглядел и была ли там яма или горка, — она не помнит. Она была в таких расстроенных чувствах, что у нее в глазах темнело.
Пана Рептилло она не видела. Он мог там быть, мог не быть, она ничего не знает. Идалька говорит, что вроде как был, но Хелюся не знает. Здесь, дома, он у нее бывал, почему бы и нет, этот ножик лежал на виду, понравился ему, а Хелюся разрешила его забрать, потому что ей до этого ножика дела нет. Это не Бартоша нож, а какого-то знакомого, а какого не помнит, ей безразлично. Лопата? Ну да, она была тяжелая и здоровенная, но тоже не Бартоша, а этих людей, хозяев участка, поэтому лопату она оставила, какой ей смысл с чужой лопатой по городу ездить. Она не знает, что делал Бартош, когда она уходила, потому что от слез она почти ослепла. А когда вернулась, Бартоша уже не было.
На вопрос, откуда у нее столько мужской одежды, пани Хавчик совершенно непоследовательно ответила:
— Это мужнино.
— В несознанку ушла, — вздохнул в стороне Вольский, и Возняк мрачно с ним согласился.
Пани Хавчик, прекратив рыдать, вся целиком превратилась в одно сплошное каменное упрямство. Такая мелочь, как правда, для нее не существовала, у Возняка наконец-то появилась подозреваемая, которая врала на каждом слове. Собственно говоря, он испытал облегчение, потому что это было явление нормальное, известное, попадающееся на каждом шагу, привычное, с которым он мог справиться.
Зато усомнился в своей уверенности относительно вины пана генерального директора и невиновности влюбленной Хелюси. Само ее упрямство уже указывало на то, что у пани Хавчик характер несокрушимый, и, если уж в ней взорвется ярость, то мало не покажется никому…