На Подхорунжих вышло еще хуже. В квартире, которую указала Росчишевская, вот уже пятнадцать лет жил художник-график в расцвете лет, который о пане Бартоше сроду не слышал. Раньше квартира принадлежала его отцу, тот как раз пятнадцать лет назад умер, и сын унаследовал жилье. Раньше он жил с мамой на улице Видок, родители были в разводе. А семнадцать лет назад отца год в стране не было, он работал в Штатах, квартиру кому-то сдавал, но вот кому — теперь это можно узнать разве что на спиритическом сеансе. Мамуля, может, и знала, но года два назад тоже умерла.
Возняк не сдался, впряг своих людей в работу и сам пробежался по соседям. Действительно, несколько человек; весьма преклонного возраста пана Бартоша помнили и вспоминали о нем со слезами на глазах. Вежливый был и дружелюбный, как никто, одной бабуле помог поднести покупки по лестнице, другой замок в дверях починил, третьей так наточил ножницы, что она ими нечаянно провод от утюга перерезала и короткое замыкание устроила: вспышка была ужасная, и треск тоже, но это же нечаянно получилось. Таких добрых людей на свете уже и не сыщешь, а пан Бартош лет десять или одиннадцать как куда-то пропал, и никто о нем ничего не знает.
Ножницы убедили Возняка, что речь идет о разыскиваемом злодее, и он начал верить, что сразу же после своего преступления мерзавец удрал из страны, и всякий след его давно простыл. Преступник мог находиться где угодно. И ведь ни у кого не было его фотографии! В Управлении регистрации граждан такой тип не значился. Возможно, на самом деле его звали совершенно иначе, а настоящие имя и фамилию он тщательно скрывал от людей. А может, его и вовсе не существовало: все режуще-колющие предметы затачивались сами собой, а в парнике на участке лежал самоубийца без головы, зато в обществе грабель и остатков скудной одежды.
Единственной надеждой оставалась голова. Ведь принадлежащее ей лицо должно было как-нибудь выглядеть!
* * *
Когда отчаявшийся комиссар Возняк нанес визит своему начальнику, у Роберта Гурского сидела его племянница, Эва Гурская.
Теперь Эве Гурской было уже не тринадцать лет, а почти двадцать четыре, и ее взгляды на голых мужиков радикально изменились. Не в том смысле, что она затаив дыхание таращилась на мужской стриптиз или упражнения культуристов, но она научилась ценить крепкие мышцы, широкие плечи, накачанный торс, на который так приятно положить голову… и так далее.
Хрупкие и хлипкие юноши перестали ей нравиться.
К дяде на работу она тем не менее пришла не по этому делу. Эва оканчивала юридический факультет и до сих пор не могла решить, что ей нравится больше: прокуратура или полиция. Адвокатура отпала сразу. Преступников она очень не любила, зато Эву манили расследования при ее собственном непосредственном участии. Поэтому она никак не могла сделать выбор, досадуя, что пять лет назад не стала поступать в офицерскую школу в Щитне. Юридический она могла бы окончить и потом, пусть даже заочно, то есть одновременно с офицерской школой, и теперь бы у нее все сложилось как надо. Легче было бы выбирать. Дядя, кажется, именно так в свое время и поступил, вот племянница и пришла посоветоваться.