Бабка вышла нас провожать!
День нарождался серый, мглистый. Все потемнело и разбухло от дождя: и избы, и земля, и каждая ветка в кустах за палисадником. Но небо уже вроде не так жалось к земле, отделилось, набирая высоту, плотнее стало. Ветер покрепчал против вчерашнего, шел над деревней, над полями и лесами вокруг упругими, неослабными волнами. А ветер — всегда к перемене погоды, то ли еще больше надует, то ли развеет тучи.
Лес, подступавший к бабкиному огороду, растерял в эти ветреные, дождливые дни много березового и осинового листа, притушил краски. Появились бурые тона, особенно по опушкам, где осинник и березняк гуще.
— Из этого, поди, леска и вышел твой беглый? — спросил Вадим бабку.
— Из этого, из этого, — подтвердила та. — Из него вышел, в него и ушел… В него и вы уйдете.
Бабка потянулась концом платка к лицу, убрала у глаз сырость:
— А вот туда, по дороге, и братцы мои ушли. Насовсем ушли… В ту же сторону и тятю нашего увели, кончали в Каменном логу. Едва потом разыскали его там, в чащобе. Всем миром искали… Миром и схоронили. Никому наш тятя в деревне худого не сделал. — Бабка уж не тянулась платком, не скрывала, не убирала слез, сочившихся, казалось, из ее морщин. — Все почти в эту сторону, через меня уходят. В другой-то стороне вовсе глухомань, уж и деревень нет… Все останавливаются возле крайней избы, все здеся прощаются… Всех я до самого последа провожаю.
Тяжело нам было слушать и смотреть на бабку. Вадим и тот присмирел, даром что славно опохмелился, не пришло к парню в этот раз бесшабашное, ухарское настроение.
— Ты на меня, баб, зла не держи, — сказал он не свойственным для него тоном, — задирал я тут тебя… Подзуживал.
— Да че ты, сынок, че ты… разве я буду помнить.
— Не держи, не держи, баб. Хороший ты человек… У меня тетка была такая же. — И Вадим, нагнув голову, устыдившись чего-то, круто зашагал вспаханным, размягшим после дождя полем. К леску зашагал, напрямую.
— До свидания, бабушка, — попрощались и мы.
— С богом, ребятки. С богом.
На опушке мы оглянулись. Бабка все еще стояла на месте, где мы ее оставили. Белый платок трепыхался на резком ветру. Провожала и нас «до самого последу».