— На петлю, на петлю! — взорвало Глухова. — Много ты понимаешь… запрещено! Все бы шито-крыто вышло, если б не вы, шантрапа чертова!.. Тебе кто разрешил бегать до этаких пор? — придвинулся он вплотную к сыну, — Я вот сниму ремень да как начну взвазживать.
— Перестань, — вступилась за Мишку Людмила. — У них, может, и всей-то радости на неделе — суббота. Много ли они дома бывают, что ж им и поиграть подольше нельзя?
— Вот, вот… защищай, бери под крылышко. Они скоро не только на сани, на людей кидаться начнут. А ты потакай, потакай…
Но Людмиле сейчас не до ругани было, не до выяснения отношений. Обеспокоенная нежданной-негаданной бедой, свалившейся на семью, она запричитала:
— Ох, Ваня, Ваня… в какое ты нас опять горе втянул! Ну зачем понадобилось… петли какие-то? Что мы, голодные сидим? Что у нас, своего мяса не хватает?
— Не скули, — приказал Глухов. — Не ставил я никаких петель… Я ее из трясины вытянул. Увязла она.
— Зверь-то? В трясину? — засомневалась Людмила, — Ой, плохо верится! Ой, плохо верится!.. Да у нее, что ли, глаз нет?
— Замолкни, говорят… — Иван сунул вилы обратно под крыльцо. — А если бы никто не узнал… тогда б что делала?
— Хорошо, что узнали. Очень хорошо… Не то бы с тобой вовсе не сладить. Тебе ведь что взбредет в голову…
— Дура! — надрывно закричал Глухов. — Без всякого понятия баба! Тут как лучше стараешься…
Людмила, закусив губу и едва сдерживая слезы, потянула за рукав Мишку:
— Пошли, сын, отсюда. Пусть он здесь один на здоровье бесится.
И Людмила с Мишкой поднялись на крыльцо.
— В печку там дров подбросьте, — грозно наказал Глухов, — воду быстро греть. Зверя свежевать буду.
Мишка и Людмила замерли.
— Ты в своем уме? — спросила, не оглядываясь, Людмила. — Ночь на дворе, а он… Все равно ведь придется сдать.
— Придется, придется, — передразнил Глухов. — А вдруг да и пронесет еще. Мало ли что весь поселок знает. В конце концов, кому какое дело? Я ведь не у них взял… Или вы первые доносить побежите?
— Идем, Миш, скорее, — заторопила Людмила, — совсем уж у нас отец-от…
— Ты меня слышала, нет? Воды, говорю, побольше нагрей.
Людмила не ответила. Толкая впереди Мишку, скрылась за дверью.
«Начинается, — с досадой подумал Глухов, — зауросила опять… Сейчас от нее ни дела не стребуешь, ни слова путного не добьешься».
6
Не нравились ему упрямства эти, внезапные, душевные бунты Людмилы. Бывало, что она с ним по месяцу, а то и больше не разговаривала. Ни ласки тогда, ни подарки — ничего не помогало. Он и бить ее пробовал в такие моменты — визг только да крик получался.
Дурить что-то начала Людмила, дурить. И чем дальше, тем чаще и чаще.