— Разве я об этом мечтал, — подсмеивался над собой Вадим, — костлявого мне мужика подсунули. Смотри, не запори меня ночью коленками.
Бабка на печи глухо, будто в рукав, сказала:
— Все вы мужики так. Бегите куда-то, ищите че-то… задираете жись. Орлами кажитесь. А теплый-то бочок, видно, тоже надобен.
— Ишь ты, — изумился Вадим. — Тоже ведь что-то понимает, даром что бобылкой живет… Тебя, бабка, хоть как звать-то?
— Алиной меня зовут. Бабкой Алиной.
3
Проснулись мы от бабкиного шустрого топотка, беганья по избе, от потрескивания разгоравшихся дров в печи. Бабка опередила нас, раньше встала. А чего вроде бы, лежала бы да лежала, какое ее старушечье дело.
Мы запотягивались, запозевывали, не имея никакой охоты покидать нагретые, уютные постели. Но работа есть работа, мы ее собирались закруглить в три, от силы — в четыре дня.
В запотевших окнах брезжил уж скучный рассвет. Вяло кричали редкие и далекие петухи на деревне. Кто-то прогнал под окнами корову, гулко бухающую боталом. Из кухни выпыхивались в комнату волны печного тепла.
В конце концов мы насмелились, выбрались из-под тяжелых накидок. Выбрался сначала беспокойный Гера, тогда уж и нам ничего не оставалось. Выспались, отдохнули отлично, ни рук, ни ног не ломило, мы привыкли к большим нагрузкам, к большим переходам, как-никак все лето мотаемся.
Из кухни прибежала всполошенная бабка:
— Экую рань поднялись. Вспугнула я вас. Ниче уж тихо-то не умею, за все цепляюсь.
— И ладно, и добро… — сказал Гера. — Нам надо в лес пораньше.
— Да куда раньше-то?.. А я-то хотела болтушку развести, блинками угостить.
Соблазн был велик, отведать горяченьких свежих блинов. Но пока протопится печь, пока бабка нажарит на нас, на троих мужиков, добрых два часа пройдет, а то и больше, и в лес уж будет идти незачем.
Мы наскоро умылись из шаткого, расхлябанного бабкиного рукомойника, снова достали сыр, колбасу, масло — завтракали мы всегда плотно: в ходьбе, в работе, все моментально выветривается. Бабка опять принесла нам полный чайник, мы выпили по кружке, остальное разлили по термосам, ничего нет лучше в лесу горячего чая.
Потом был короткий перекур, отдых перед уходом. Гера, собрав все в один рюкзак, и термоса, и обед на всех, сидел опять на пороге и дымил в приоткрытую дверь. Вадим, тоже дымя папиросой, ходил от простенка к простенку, разглядывал бабкины фотографии — за окнами уж совсем рассветало, и в избе было хорошо видно.
Рамки в простенках невелики, но фотографий в них насажено множество, одна за одну насажено, маленьких и больших, недавних и пожелтевших от времени.