— Тут, бабка, случаем, не ты? — спросил Вадим, указывая на фотографию миловидной, пухлощекой девушки с толстой, тугой косой, перекинутой на грудь.
— Где? — высунулась из-за печи бабка. — Я… как не я. Мне тогда осемнадцать годков сполнилось.
— Ничего, ничего была! — прищелкнул языком Вадим. — Я б на такой женился, пожалуй.
— Ое-ей, леший тя возьми! — выскочила бабка защищать свою девичью честь. — С утра опять начал… Да я бы тебя, страшно́го, живо отвадила… Женился бы он, пожалуй… Да за мной тогда не такие ухлестывали!
— Что ж проморгала… не выбрала никого?
Бабка махнула рукой и обиженно ушла обратно, чего, мол, объяснять дураку, поймет разве что.
Я присоединился к Вадиму, тоже стал разглядывать фотографии, людей на них, младенцев и стариков, баб и мужиков, парней и девчат, на всех родичей бабкиных иль просто деревенских, жизнь которых так или иначе соприкасалась с ее жизнью.
— То и не выбрала, — не утерпела, однако, вновь появилась бабка, — я в те годы-годочки круглой сиротой осталась. Да еще два братца на мне, один одного меньше… одному — пять, другому — три годика. Так-то вот. Чуть все трое по миру не пошли. Не знаю, как и выжили… — Бабка скорбно, как на погосте, повздыхала. — Какой я токо работы в колхозе не переделала, лишь бы токо ребят поднять: и конюшила одно время, и коровенок не по одно лето пасла… и в поле, и на сенокос — это уж завсегда. — Она стояла позади нас, сложив крест-накрест руки и какими-то невидящими глазами, застланными дымкой воспоминаний, блуждала по фотографиям. — А до того, как родители живы были, я справная гуляла, парни за мной гуртом шатались. Ну, а потом, кому я нужна, с двумя-то привесками… Да и время такое накатило: банды, война гражданска… не до жениховства, не до свадеб тут. Вот впустую и прошел-пролетел мой цвет. Мужики, правда, часто и дальше на меня глаза клали, но больше уж токо женатые, да-такие, как этот ваш, — покосилась бабка на Вадима. — А когда подросли братья, ревновать ко всем, особливо к пожилым ухажерам, начали, я ведь им отец-матерь была. Здоровущие вымахали, дрались смертным боем за меня, всех женихов, и плохоньких, и хороших отвадили… В девках я, в опчем, до самой другой войны выходила.
— Долгонько, долгонько, — вставил опять с намеком Вадим.
— Ой, срамник! Ой, срамник! — заколотила бабка кулаками в широкую, невозмутимую спину парня. — Кто о чем ведь, а он о своем… — Она долго не могла собраться, заговорить снова. — Братьев, когда другая-то война нашла, сразу, конечно, на фронт послали, одного от меня прямо, из колхоза, а младший и домой не заглянул — он еще ране призван был, на действительную… Взяла война братцев. И насовсем взяла, не вернулись оба. Не ведаю дажеть, где и захоронены. Один аж в самой Германии лежит, другой поближе где-то, на нашенской земле… в могилке братской.