Танго смерти (Винничук) - страница 174

Генерал выключил диктофон, откинулся на спинку кресла, закурил, взглянул сквозь легкие клубы дыма на подполковника Кныша и вздохнул:

– Ну, я так понял, что у тебя дело не продвинулось. Ни Курков, ни Профессор ничего путного тебе не рассказали.

– Работаем. Разрабатываем также его студентку и старого еврея. Со всеми проведены беседы.

– Все это очень медленно продвигается. А мне тут все чаще сообщают о появлении людей, которые вдруг начинают вспоминать что-то из своей предыдущей жизни. Как назло, она пришлась именно на военные и послевоенные годы. Уже из Киева звонили, спрашивали, что это за херня. Мол, у нас же сейчас новая политика, сглаживаем все острые углы с Россией, а тут опять – Катынь, расстрелы заключенных, большевистский террор… И все это из уст очевидцев! Откуда это берется?

– Это все из-за той музыки. Мы стараемся таких людей изолировать… ну, особо активных… На Кульпаркове для них отвели отдельное помещение. Пусть себе делятся воспоминаниями в своем кругу. Там у нас есть «Сектор А» и «Сектор Б». В «А» находятся определенно сумасшедшие, среди которых трое Вечных Жидов, так сказать Агасферов, два Нострадамуса, один пророк Вернигора и одна Михальда.

– А эти двое – кто они такие?

– Вернигора – легендарный пророк, живший в XIX веке, а Михальда – была такая очень популярная перед войной вещунья, которая жила в библейную эпоху. Они рассказывают всякие истории из прошлого, которые видели собственными глазами. А в «Секторе Б» – там уже люди, которые действуют под своими именами, но вспоминают только то, что видели в предыдущей жизни.

– А между прочим, я припоминаю интересный случай, – сказал генерал. – Это было где-то в начале 60-х. Получаем мы письмо из психиатрической лечебницы: так, мол, и так, я, лейтенант НКВД Калесниченко Василий… в декабре 1939-го в результате травмы потерял память и оказался в больнице для умалишенных на Кульпаркове под именем Илько Дубневич. Впоследствии память ко мне вернулась, я вспомнил, кто я такой, но мне не верят. Ну, мы проверили – был такой Калесниченко Василий, который пропал без вести в декабре 1939-го. Считалось, что его замордовали подпольщики. Приехали мы к этому больному, допросили… Назвал он нам всех своих бывших начальников, сослуживцев, описал расположение кабинетов в московском наркомате. Словом, все сошлось.

– И что? Его выпустили?

– А зачем? Почти все, кого он вспомнил по своей службе, были либо расстреляны, либо погибли на фронте. А сам он клялся-божился в своей любви к Сталину. Что с таким было делать? Оставили в психушке. А вот теперь я и думаю: а не был ли это аналогичный случай?