— Господин капитан, спасибо, я верю вам, я все понял. Да, действительно, с моими яйцами там делать нечего! — сказал он довольно унылым голосом.
Переваривая информацию в своей голове, я задумался и совсем не заметил, как машина въехала в Цоссен. Магазины, всевозможные кафе и ресторанчики вытянулись по всей длине ратушной площади. Машина, не сбавляя хода и трясясь всем своим клепаным корпусом, выехала на Берлинерштрассе и, набирая скорость, полетела мимо железнодорожного вокзала в сторону Берлина. От края Цоссена до Берлина не более тридцати километров, поэтому уже минут через сорок мы были в самом центре столицы.
В 42 году русские уже в полном объеме при помощи дальней авиации бомбили город. От этого на некоторых улицах виднелись развалины, которые при помощи жителей города и ландвера прибирались после каждой такой бомбардировки.
Несмотря на 42 год война с каждым днем подходила все ближе и ближе к Германии, и это было уже видно, и никакая пропаганда Геббельса тогда не могла скрыть этого факта.
Всего за один год ведения войны с русскими столица Германии постепенно превращалась в один из оккупированных городов России. Я вспоминал Витебск, вспоминал Велиж, и какие-то странные философские мысли постепенно накрывали мое созревающее сознание. За целым годом боев на восточном фронте я почему-то так и не научился ненавидеть большевиков. Я абсолютно не испытывал к нашему врагу никакой ненависти и это уже меня настораживало. Я смотрел на своего командира и видел, как его отношение к русским все больше и больше склонялось в их сторону. Тогда мы просто были солдатами и делали свою работу, выполняя безумные приказы наших генералов.
Черные выгоревшие окна берлинских домов сразу меняли все представления об этой войне. Геринг клялся и бил себя в грудь, что ни одна вражеская бомба не упадет на столицу. Но эти бомбы падали, падали, и их интенсивность усиливалась с каждым днем.
Я со своим капитаном стоял посреди Александр-плац и с сожалением рассматривал изменившиеся улицы, некогда большого и красивого города. Все, что осталось от мирной жизни, так это только деревянные трамвайчики, да рождественские елочные украшения. Но даже среди этой праздничной мишуры прослеживалось влияние нацистов, которые даже в елочные игрушки вставляли портрет своего любимого фюрера, украшая его венками из хвои.
Двухэтажные автобусы и трамваи с неизменным интервалом катились по улицам города, звеня своими звонкими сигналами. Девушки в лакированных ботиночках с белыми носочками улыбались нам с Крамером, иногда даже посылая воздушные поцелуйчики. Тогда многие из них были уже вдовами, а некоторые ждали своих парней, надеясь на то, что они вернутся живыми из самого пекла. Даже, несмотря на их натянутые улыбки, в их глазах все равно просматривалась настоящая тоска, которая виделась и в лицах других людей. Лишь только гитлер-югенд с глазами полными оптимизма и жаждой победы дела Рейха вышагивали строем в своих черных шинелях, перетянутых черными портупеями. Они верили в мудрость своего фюрера и по своей детской наивности преданно служили ему, абсолютно не понимая, на какие мучения и жертвы обрекают себя.