Уже через несколько минут, расслабившись от шнапса, он расстегнул свою гимнастерку. Его глаза слегка преобразились, и он уже смотрел на нас совсем не как враг, а как давний знакомый. Всем в те минуты хотелось поговорить с русским, чтобы хоть как-то понять загадочную русскую душу.
— Давай, рус Иван! Надо купаться, — сказал я, как меня учил Крамер, — надо быть очень чистым, как немецкий официр. Туй будет немецкий полкофник. Туй будет надевать мундир великий Германия, — сказал я, и мои разведчики заржали в ожидании спектакля.
В ту минуту «Иван» понимал, что его собираются переодеть в полковника, но слегка в подвыпившем состоянии он считал, что это такая игра. Он тогда не знал, что переодетый в форму немецкого офицера он станет «подсадной уткой», на которую русские снайперы будут охотиться уже в ближайшие дни. Ганс Йорган подвинув к нему поближе стул, стал расспрашивать его, как говорилось в памятке солдату Вермахта.
— Wie dich rufen? — спросил он, и посмотрел на меня, чтобы я перевел его вопрос на русский язык.
— Как тьебя звать? — спросил я, вспоминая уроки в школе Абвера в Цоссене.
Сержант взглянул на нас глазами полными какого-то отчуждения, и хриплым простуженным голосом сказал:
— Я Василий Царев. Командир орудийного расчета.
После того как он сказал я перевел это своим бойцам. Альфред Винер достал сигарету, подал её русскому сержанту. Тот с жадностью схватил её, и после того, как Ганс подал ему керосиновую лампу «Иван» прикурил.
— Wiefel dir der jare? — спросил Ганс, продолжая допрос.
— Сколько тьебе лет, Василий Царев? — перевел я.
— Двадцать пять.
Я взглянул в лица своих подчиненных и перевел возраст солдата на немецкий язык. Глаза наших бойцов в те минуты округлились, а лица заметно вытянулись из-за открытых ртов. Перед нами сидел молодой мужчина, который, вероятно, давно не видел себя в зеркало. Его седые волосы, его обмороженное лицо и глубокие морщины говорили о том, что ему около пятидесяти. Только тогда я понял, что довелось пережить этому русскому на этой проклятой войне.
Бойцы удивленно загомонили, словно дикие гуси на балтийском взморье под Килем и, не веря в сказанное этим «Иваном», дали ему зеркало. Сержант взглянул на себя в этот кусок, и долго смотрел на себя, стараясь узнать. После чего он обхватил свое лицо руками и зарыдал словно ребенок. Винер похлопал парня по плечу и сказал:
— Не плачь солдат, лучше умереть сейчас, чем сто раз умирать в лагере для пленных. Я попробовал перевести это на русский в надежде, что «Иван» меня поймет. Жаль, что рядом с нами тогда не было капитана Крамера. Он бы поговорил с этим сержантом и объяснил ему правила нашей игры.