— Франц Герберт? — переспросил Крамер.
— Франц Герберт, Рудольф Лютер, Пауль, Вальтер, Арно Вернер и еще несколько человек из команды крепости. Я не знаю их имен. Не было времени собирать жетоны и составлять списки. Помню только, как мы врывались в каждый окоп и резали сонных русских, словно овец. Мы шли вперед, вперед и вперед прямо по трупам. Вон, смотри маскхалат весь в крови русских.
— У нас, Кристиан, тоже было нелегко и было много потерь. «Иваны» бились словно львы, несмотря на то, что мы их взяли врасплох. Я дал команду унтер-фельдфебелю Креймсу посчитать всех живых и раненых, которые вышли из этого ада. Я буду добиваться, чтобы из них каждый получил знак «За рукопашный бой», а ты, Кристиан, в отпуск поедешь с «Железным крестом», ты по-настоящему заслужил его. Фрау Кристина будет рада увидеть тебя с такой наградой. Я думаю, что нам даже дадут отпуск на Родину подлечить на водах Баден-Бадена свои порванные нервишки.
— Благодарю, Питер! Я солдат и воевал сегодня не за свое отечество и не за нашего фюрера. А если сказать честно, то я воевал за себя, я не хочу загибаться здесь в русских болотах. Я не хочу, чтобы русские мальчишки глумились над моим телом, катаясь на нем с ледяной горы. Я видел, как они ловко это умеют делать. Я не хочу, чтобы какой-то бородатый, грязный «Иван» отрубил мне мои ноги, ради вот этих сапог. Мне, господин капитан, страшно, страшно видеть эти мертвые тела, страшно чувствовать этот зловонный трупный запах. Мне страшно вгонять в большевиков кинжал, и при этом видеть, как они умирают, ехидно улыбаясь тебе в лицо.
— Ты, Кристиан, сдал! Тебе бы сходить в русскую баню, да отпарить там свои кости, а потом выпить после бани крепкого шнапса. Вот тогда вся твоя хандра пройдет, и ты успокоишь свои расшатанные нервы.
Снег хрустел под нашими ногами, словно картофельный крахмал, а морозный воздух обжигал уставшие и изможденные лица, обветренные русскими крещенскими морозами. В эту минуту радовало одно, что весна уже не за горами и, что если я все же останусь жив в этом аду, то смогу искупаться и отмыть свое тело от грязи и фронтовых вшей, которые облюбовали мое тело, словно бюргеры на пляжах Балтики.
Креймс подбежал сзади и обратился к Крамеру:
— Господин гауптман, у нас 154 человека. Тяжелораненых 8, пленных тоже 8.
— А что раненых нет? — спросил Крамер.
— Ранены почти все, — ответил унтер-фельдфебель с сочувствием.
— Вот так, Кристиан, из ста восьмидесяти человек осталось только 154. А сколько «Иванов» мы положили?
— Я, Питер, не могу даже представить! Я помню только кровь и их лица полные ужаса. Я даже не знаю, сколько я убил сам. Там была такая жуткая свалка. Кругом тела, кровь, опять тела и опять кровь. Один «Иван» хотел в меня из автомата выстрелить. Я ударил его саперной лопатой по рукам и обрубил их. Он заорал, и тогда я вновь ударил его по лицу и разрубил его голову от уха до уха. Я до сих пор вижу его глаза полные ужаса. Да вывалившийся окровавленный язык.