Может, в глубине души Драко считал, что быть внутри кого-то, помнить, что кто-то все еще так сильно хочет его ― поможет. Всплыть на поверхность, глотнуть воздуха; хоть немного освежит голову. Если бы хоть какая-то частичка его еще помнила, что в жизни есть что-то еще, кроме Грейнджер, Драко смог бы осознать всю глубину своего падения.
Потому что так и было. Он знал, что пал, низко, погребен под толстым черным слоем земли в глубине собственного мозга, но не знал, насколько. Было не с чем сравнивать – в голове не осталось ни капли разума. Одни дикие крайности. Тяга к ее темной красоте против воли отца. Который, наверное, убил бы его за все, что произошло в эти последние несколько недель. Не то, чтобы Драко это заботило. Он все еще был Малфоем. Все еще ненавидел грязнокровок. Все еще понимал, что за все сделанное, за все, что он делает сейчас, наказание было едва ли не важнее выживания.
И, Мерлин. Он так устал.
Эта история уже потеряла прелесть новизны. Но все еще продолжалась.
И тут Драко услышал внизу крики. Громкие, злобные, визгливые вопли, складывающиеся в слова.
Пэнси.
И есть только один человек. Только один, кто может быть сейчас внизу с ней.
Драко вскочил так резко, что у него закружилась голова.
*******
Гермиона застыла, едва войдя в комнату.
Она слышала их, громкие, тягучие, ядовитые стоны, сочащиеся через потолок. Его имя, снова и снова. Почти крик.
Малфой. И кто-то еще с ним, какая-то девица, мечущаяся на простынях, в то время как он трахал ее с такой силой, что, казалось, слышно, как сталкиваются кости.
Если бы у Гермионы хватило присутствия духа, чтобы справиться с собственным телом, она бы развернула его и вытолкнула за дверь, вывела прочь отсюда. Закрыла уши руками и выбросила из головы память об этих звуках, без остатка. Сделала так, чтобы они растаяли. Превратила в блаженное неведение, как будто никогда и не слышала; не было внезапного тугого узла боли в горле, шока, на миг прервавшего стук чего-то кровавого и мерзкого в груди.
Но ее не случилось рядом, чтобы забрать себя. И поэтому пришлось стоять там, и слушать, почти упав, привалившись спиной к стене.
Но почему?
Почему слушать эти звуки так больно? Почему то, что он вернулся к заведенному порядку и снова начал трахать всех, кто пожелает, стало такой неожиданностью? Что она думала? Что что-то в его словах, в том, как он смотрел на нее, значило, что он не сможет прикоснуться к кому-то еще?
«Твою мать, ты дура, тупая сука. Такая наивная. Ты сказала ему, что все кончено, и, опаньки – он принял это. Три дня, и он пришел в себя. Потому что,