По прошествии часа кто-то из мужиков случайно выглянул, увидел дрожащую хилую фигурку, обернулся вглубь, что-то сказал удивленно. Не спеша к окошку подошел Алекс. Нина смотрела завороженно, приподняла было руку, чтобы помахать ему, — не получилось веселого жеста.
Алекс рванул на себя раму.
— Перепиши свою квартиру на меня — тогда поверю, что ты меня действительно любишь.
— Перепишу, Алекс, перепишу! — завопила радостно Нинка и вдруг осеклась. — А сама-то где с детьми буду жить? — кричала она громко, так, чтобы слышно было там, на четвертом этаже.
— Со мной будешь жить. Я тогда с тобой буду всю жизнь. Если ты меня любишь — сделай это.
— Сделаю, — с восторгом упоения кричала Нина, — сделаю! Обязательно.
Не заходя домой, Нинка поднялась к Алевтине.
— Говорила же тебе, — расстроилась Алевтина, — говорила, что будет сволочизм какой-нибудь с его стороны. Но ты же не слушаешь никого.
— Аль, а он в самом деле со мной останется на всю жизнь, если я на него квартиру перепишу? — допытывалась Нина.
— Черт побери, ты о детях подумай! Выгонит он тебя или ты его разлюбишь — куда ты с детьми-то денешься? Ну, хватит. Я больше в этом маразме принимать участия не желаю. Обходись без меня. Но так и знай, если ты будешь настолько дурой, что отдашь Алексу и квартиру, — я с тобой разговаривать перестану.
Нина пришла домой заплаканная, позвонила Ларисе:
— Лар, мне Алевтина угрожала сейчас…
Лариса терпеливо выслушала Нинкины излияния. Сказала бесцветно:
— Я, пожалуй, к Алевтине присоединяюсь. Ты совсем спятила, мать. Тебе к Лене Долгову пора отправляться — лечиться. Одумайся. Надо уметь проигрывать. Остановись.
— Да нет! — взорвалась Нина. — Как вы все понять не можете? Не такая уж я Идиотка, как бы вам всем, может быть, хотелось, чтобы квартирами раскидываться. Это он давно в уме держал, я знаю: в своей однокомнатной мастерскую устроить, а меня выгнать к маме с детьми и жить в моей трехкомнатной. Но я буду делать вид, что на все согласна. Так он хоть еще какое-то время со мной побудет.
— Привет, — сказала Лариса и повесила трубку.
Теперь Алекс допускал до себя Нинку каждый день. Они, пристроившись в больничном коридоре на лавочке, часами обсуждали детали будущего житья. Нина даже позволяла себе покрикивать на любимого — тот терпел. Однажды только сказал:
— Тише ты, а то мужики уже говорят: горластая у тебя жена.
— Я открытая потому, — взорвалась Нинка, — что искренняя. Ты же гадости свои тихо говоришь.
Алекс промолчал. Нина ликовала: уцепила.
Но напрасно она решила, что Алекс у нее уже в ладошке жужжит. Придя однажды в больницу, Нина наткнулась на удивленный взгляд медсестры: