— Пока немного, но есть.
— Вот с них и начните.
— Есть!
— Ну, это вы уж совсем по-военному, — генерал снова улыбнулся, встал. — Пока еще рано.
Я проводил его и Породенко на Лагерштрассе. В толпе от них отсеялся, несколько раз прошелся, продумывая все услышанное от Тонконогова.
Породенко не было долго. Он пришел в барак поздно — перед самым отбоем.
Мы шли на работу. На железнодорожных путях перед лагерем стоял длинный состав тюремных вагонов. В решетки окон вплетались худые пальцы, лихорадочным огнем горели глаза — жгучие, огромные, тоскующие. В вагонах стонали, кричали, плакали.
— Кушать… Ку-уша-а-ать…
— Господин часовой, глоточек воды, умоляю… О-о-о…
«Господа» оцепили эшелон, размеренно вышагивали вдоль вагонов, иногда тыкали в окна рыльцами автоматов. Тогда люди за решетками исчезали, видимо наученные горьким опытом: на стенах вагонов виднелись пулевые пробоины.
Мы прошли мимо, но еще долго слышали страдающие голоса из вагонов и вспоминали собственные муки во время многочисленных переездов из лагеря в лагерь.
На работе ко мне подошел начальник конвоя старик Цеппельзак — бывший кавалерийский вахмистр, призван в войска СС совсем недавно из числа снятых с военного учета. На унтер-офицерских погонах белели три звездочки — гауптшарфюрер, — спина старика согнута, шинель висела мешком, пилотка неловко прижала свалявшиеся седые волосы.
— Транспорт из Венгрии, — он кивнул головой в сторону эшелона. — Подумайте: из Венгрии! Что там, тюрем нет? — Цеппельзак привычно подхватил нижней губой длинный желтоватый ус, втянул его в рот. Глазами, прищурившись, нацелился на меня.
Я уже привык к Цеппельзаку, знал, что он искренне ненавидел фашизм, часто вспоминал погибших сыновей и тогда, спрятавшись за моей доской, сморкался в скомканную грязную тряпочку.
— Наверное, нет…
— Ерунда! Этого добра везде хватает. В Венгрии уже русские! Мы ее потеряли, драпаем. И этих несчастных тянем за собой. А куда?
— Ближе к смерти.
— Да, именно ближе к смерти.
Он ушел неожиданно, как и появился. Это его манера разговаривать.
Мимо эшелона из Венгрии мы ходили целую неделю. Вокруг него регулярно менялся конвой. Крики и стоны внутри вагонов постепенно ослабевали. Однажды в конвое эшелона оказался и Цеппельзак. Когда мы проходили, он устало сидел на ступеньках вагона. Мы встретились взглядами. Старик отвел глаза, беспомощно развел руками: «Что же я могу поделать?»
Потом крики в вагонах прекратились совсем.
Ночью по лагерю передали какую-то команду.
Чуткий Кристиан услышал ее, растолкал Малеина.
— Николай, Николай, работа…