Начиналась финишная прямая. Я уже знал, что теперь не буду видеть никого из соперников и что забег я уже выиграл. Теперь главное – результат. В отличие от концовки 400-метрового забега, где, несмотря на усталость, вы пытаетесь удержать до финиша свой темп, на последних 100 метрах 200-метровки вы должны выдать максимально возможную скорость, на которую способны, не забывая при этом про технику бега. И мне удалось это сделать. В общем, все получилось прекрасно, конечно, за исключением той заминки во время разбега. После пересечения финишной черты, прежде чем остановиться, я пробежал еще метров пять и только затем наклонился для того, чтобы отдышаться.
Внезапно я почувствовал резкую боль в подколенном сухожилии. Произойди это чуть раньше, хотя бы на двадцать метров, – и я не смог бы даже закончить забег. Но сейчас мне было не до сухожилия. Я смотрел на табло в ожидании появления результата забега. 19,32. Увидев эту цифру, не веря своему счастью, я вскинул вверх руки и закричал:
– Да!
Я улучшил свой же мировой рекорд месячной давности. Тогда, на отборочных предолимпийсих соревнованиях в США, я сбросил 6 сотых секунды с мирового достижения в 19,72 секунды, которое продержалось целых 17 лет. И вот теперь я улучшил его же более чем на треть секунды (если быть точным, на 34 сотые). Люди, стоя на трибунах стадиона, продолжали аплодировать. А я продолжал кричать:
– Да! Да!
Когда я шел назад, ко мне подбежал счастливый Фрэнки Фредерикс. Я пожал ему руку, и мы обнялись. Затем подошел улыбающийся Ато Болдон. Я обнял его, и он поздравил меня.
Только тогда я начал осознавать, что же действительно произошло. Я взял обе победы! Облегчение, радость и восторг – вот что я ощущал! Я опять почувствовал резкую боль в подколенном сухожилии. Как во время пересечения финишной черты. И тут же снова забыл о ней. Сейчас мне было не до нее – ведь я дважды выиграл олимпийское золото!
Глава вторая Как «заболевают» олимпийской лихорадкой
Мое детство было не очень-то счастливым. Я был скромным и стеснительным мальчиком. Мне почему-то все время казалось (да и сейчас иногда кажется), что надо мной все смеются, и я никак не мог понять почему.
В нашей семье из всех детей я был самым младшим. Мой брат и мои три сестры были моей полной противоположностью, поэтому они постоянно дразнили меня и подшучивали надо мной, из-за чего я еще больше смущался. А они объясняли мне, как следует себя вести, чтобы не испытывать стеснения. Им казалось, что они жалеют меня. Но мне не нужна была их жалость, я хотел только одного – чтобы меня не унижали.