Балкон моей комнаты выходил на те очаровательные сады, которые мы видели с озера, приближаясь к Сесто. Посреди лимонных и померанцевых деревьев несколько статуй, стоящих на своих пьедесталах, выделялись при лунном свете, как белые тени. Чем более я смотрел на одну из них, тем более зрение мое помрачалось, мне показалось, что она ожила и сделала мне знак, показывая на землю. Вскоре мне начало казаться, что она зовет меня. Я обхватил руками голову, мне показалось, что я уже сошел с ума. Имя мое, произнесенное жалобным голосом, заставило меня вздрогнуть, я вошел в свою комнату и прислушался. Опять произнесли мое имя, но очень слабо. Голос доносился из боковых покоев. Это Полина звала меня, и я бросился в ее комнату.
Это была она… она, умирающая, которая, не желая умереть одна и видя, что я не отвечаю ей, сползла со своей постели, чтобы найти меня. Она была на коленях на паркете… Я бросился к ней, хотел взять ее в свои объятия, но она сделала мне знак, что хочет о чем-то спросить меня… Потом, не в силах говорить и предчувствуя свою кончину, она схватила рукав моей рубашки и открыла рану, едва закрывшуюся, которую месяца три тому назад проделала пуля Горация, и, показывая мне пальцем на рубец, закричала, откинулась назад и закрыла глаза.
Я перенес ее на постель и успел прижать свои губы к ее губам, чтобы принять последнее ее дыхание, не потерять ее последнего вздоха.
Воля Полины исполнена: она почивает в одном из тех восхитительных садов, с видом на озеро, среди благоухания апельсиновых деревьев, в тени миртов и лавров.
— Я это знаю, — отвечал я Альфреду, — потому что приехал в Сесто через четыре дня после твоего отъезда и, не зная еще, кто покоится там, я уже молился на ее гробнице.