- Если моя уверенность в отменном результате оправдается, - сказал Уордмэн, - то все государственные тюрьмы перейдут на такой режим охраны.
Сторож исключал всякую возможность побега, позволял легко по-давить любой мятеж (достаточно было на минуту-другую отключить пе-редатчик) и превращал работу часовых в легкое и приятное времяпреп-ровождение.
- По сути дела, у нас тут даже нет охранников как таковых, под-черкнул Уордмэн. - Здесь нужен только обслуживающий персонал: сто-ловая, лазарет и так далее.
В новой тюрьме сидели не простые уголовники, а лишь государст-венные преступники.
- Можно сказать, - с ухмылочкой объяснил Уордмэн, - что мы собрали под своим крылышком всю непримиримую оппозицию.
- Иными словами, это политзаключенные, - вставил репортер.
- Нам не нравится это выражение, - ответил Уордмэн, и в его го-лос закрались ледяные нотки. - Слишком уж по-коммунистически оно звучит.
Репортер извинился за оговорку и поспешил закончить интервью. Уордмэн снова подобрел и проводил гостя до выхода.
- Видите, - сказал он. - Никаких вам стен или вышек с пулеме-тами. Наконец-то у нас есть тюрьма, отвечающая требованиям времени.
Репортер ещё раз поблагодарил тюремщика и зашагал к машине. Дождавшись его отъезда, Уордмэн отправился в лазарет проведать Ревелла. Но тому уже вкатили укол, и теперь поэт крепко спал.
Ревелл лежал на спине, пялился в потолок и повторял про себя: "Я не думал, что будет так погано. Я не думал, что будет так погано". Он мы-сленно взял здоровенную кисть и начертал черной краской на безупречно белом потолке: "Я не думал, что будет так погано".
- Ревелл.
Поэт слегка повернул голову и увидел стоявшего возле койки Уорд-мэна. Он смотрел на тюремщика так, словно не узнавал его.
- Мне сообщили, что вы проснулись, - сказал Уордмэн.
Ревелл молчал.
- Когда вы поступили сюда, я попытался дать вам понять, что бе-жать бессмысленно, - напомнил ему тюремщик.
Ревелл разомкнул губы и сказал:
- Все в порядке, вам нет нужды терзаться. Вы исполняете свои обязанности, а я - мой долг.
- Не терзаться?! - Уордмэн вытаращил глаза. - Мне-то с чего терзаться?
Ревелл уставился в потолок. Слова, выведенные на нем всего ми-нуту назад, уже исчезли. Как жаль, что нет бумаги и карандаша. Слова утекали, будто вода из решета. Остановить их, поймать. Но для этого ну-жны карандаш и бумага.
- Могу я получить бумагу и карандаш? - спросил Ревелл.
- Чтобы опять строчить непристойности? Разумеется, нет.
- Разумеется, нет, - эхом откликнулся Ревелл. Он закрыл глаза и принялся следить за ускользающими словами. Человек недостаточно расторопен, он не может и сочинять, и запоминать одновременно. Надо выбирать, и Ревелл сделал свой выбор уже давно: он будет сочинять. Но слова убегали, потому что у него нет бумаги, и распадались в пыль в огромном мире.