Эта квартира перестала пахнуть домом. Вместо нейтрально-гостиничного ее запах стал запахом склада. «От него пахнет чуланом и пылью», – как четко описала это моя дочь. Запах изменил всё. Сама молекулярная основа моего пространства была разрушена.
Осторожно, словно переступая через невидимые проводки, каждый из которых подключен к бомбе, обхожу квартиру.
Из платяного шкафа в спальне были вытащены все мои вещи и аккуратно разложены на кровати. Отдельно лежали его вещи: две рубашки, джинсы и целлофановый пакет с носками.
Полки в кабинете зияли девственной пустотой, а книги и диски с музыкой или кино аккуратными стопками были разложены на полу гостиной, сгруппированные по какому-то странному принципу. Например, в одной лежали Берроуз, Тимоти Лири, Пелевин и диск с фильмом «На игле», вероятно исходя из того, что авторы этих произведений описывали наркотики. В то время как Эми Уайнхаус лежала вместе с фильмографией Джеймса Дина, Есениным и диском Joy Division – и тут уж было не понять, имеет сортировщик в виду поэтов или алкоголиков (Джеймс Дин не писал стихов, а Йен Кертис не был алкоголиком). Все это напоминало результаты тестов, о которых я читал, знакомясь с различными психическими расстройствами.
Когда больному давали картинку с подписанными изображениями самолета, ракеты, паровоза и шмеля, предлагая исключить лишнее, он выбирал не шмеля как единственный живой организм, а паровоз, объясняя это тем, что все остальное летает…
Повсюду в квартире стояли свечи, которые я ненавидел. Ароматические, декоративные и хозяйственные, из тех, что используют, когда дома гаснет свет. Вкупе с тем, что спал он не в спальне, а тут же, на диване, можно было бы предположить, что Двойник избегал контактов с местами «скопления чужой энергетики», «очищал пространство» или «ставил защиту», или что там делают долбаные сектанты, заботящиеся о чистоте кармы и энергетических полей.
Основным жизненным пространством был кухонный стол, устланный листочками из моих распотрошенных блокнотов-черновиков. На листочках стояли несколько немытых чашек, две доверху набитые окурками пепельницы, мой компьютер и фотография в рамке.
В компьютере не появилось ничего интересного, кроме новой рукописи Двойника и записей пары его эфиров. На некоторых листах с моими старыми записями имелись пометки, сделанные красной ручкой, но разбираться в них, честно говоря, не хотелось. Там же, на столе, в стороне от остального бардака лежали сложенные вдвое грязноватые листы формата А4, которые долго носили с собой. Это были распечатки из почтового ящика, с оторванными частями, на которых, видимо, были адреса отправителя и получателя. Всего четыре листа, с текстом, набранным заглавными буквами.