«Уважаемый товарищ.
Мною уже неоднократно указывался Вам правильный адрес. Все сведения отсюда Вы получаете от меня как резидента Разведупра, заинтересованного в освещении Синцзяна. Кроме обязанностей резидента, я выполняю еще обязанности инструктора (старшего) Р. О. штаба Монгольской Народно-Революционной армии, пока что, правда, дружественной СССР. Начальник отдела монгол, от которого моя резидентская работа хранится в полном секрете.
Считаю адресовку Вашу (прилагаю конверт) совершенно неправильной и прошу впредь адресовать всю почту для меня: «Постпредство СССР в Монголии тов. Уланову» (или непосредственно диппочтой через местного агента НКИД, или через Разведупр).
Посылаю Вам сводку № 3 экз. 19 Сведения: 049 и 054 С тов. приветом Уланов (Мустафин) № 113/ос 9/06 г. Урга»[104].
Обнаружив сообщения источника «У», работающего на разведку дружественного, но все же чужого государства, Мустафин передал информацию о патриоте в разведотдел Туркфронта. Дальнейшая судьба «У» была предопределена. И хотя он не знал, что является информатором братской, но все же чужой разведки, незнание, как учит нас право, не освобождало его от ответственности.
2
Длительное время деятельность «У» являлась тайной для генерального консула СССР. Он даже не подозревал, что агент Монголии действует на территории советской миссии. Причиной тому явилась самоуверенность Александра Ефимовича Быстрова, который сидел на двух стульях. С одной стороны, он занимал должность генерального консула СССР в Урумчи, с другой— являлся резидентом ОГПУ в Западном Китае. Две эти сущности часто путались у него в сознании, хотя, если быть честным, консулу больше нравилась кожанка, чем чинный костюм дипломата. Приезжая «по делам» в Москву или ожидая в столице нового назначения, он любил навещать своих знакомых в чекистской форме, наводя на их родственников ледяной ужас — так, шутки ради. Кожанка в те годы была одним из символов смерти. Но в Урумчи вторую сущность необходимо было скрывать, и приходилось принимать протокольный вид.
Двенадцатого апреля 1926 года Александр Ефимович сделал первую запись о визите Рериха в генконсульство. Но это касалось только информации, предназначавшейся для Наркомата иностранных дел. Об экспедиции русского художника он был поставлен в известность уже 11 февраля, хотя это были весьма скудные сведения, пришедшие с запада провинции: «В ближайшие дни ожидается приезд в Кашгар экспедиции Рериха». Собственно, в таком сообщении не было ничего необычного. Но эту информацию Быстров не стал заносить в дневник генерального консульства. Известие о появлении экспедиции он отправил в одно компетентное учреждение— ОГПУ, откуда оно попало в Разведотдел штаба Среднеазиатского военного округа