– Что вам угодно? – серьезно спросил мальчишка-слуга. Лицо у него было бледное, одутловатое, фартук сидел криво.
– Инспектор Монк и сержант Ивэн хотели бы видеть лорда Мюидора, – тихо ответил Уильям. Как бы он там ни относился к Ранкорну и прочим, с его точки зрения, глупцам, скорбь и ужас внезапной смерти всегда вызывали в нем чувство сострадания.
– О… – Слуга вздрогнул, будто с приходом полиции кошмар внезапно обернулся страшной реальностью. – О… да. Вы бы лучше зашли. – Он приоткрыл дверь пошире и сделал шаг назад; потом, полуобернувшись, позвал жалобно и отчаянно: – Мистер Филлипс! Мистер Филлипс, тут полиция пришла!
В дальнем конце огромной кухни появился дворецкий. Он был худой и слегка сутулился, однако его властное лицо говорило о том, что человек этот привык распоряжаться и встречать беспрекословное повиновение. С тревогой и отвращением он оглядел Монка, затем – с некоторым удивлением – его прекрасно сидящий костюм, безупречно накрахмаленную рубашку и начищенную до блеска обувь из добротной кожи. Внешний вид Монка явно не соответствовал его положению в обществе. Полицейский, в понимании дворецкого, занимал на общественной лестнице ту же ступень, что и уличные торговцы. Мистер Филлипс перевел взгляд на тонкое лицо Ивэна – длинный нос с горбинкой, благородных очертаний рот, умные глаза – и ощутил еще большую растерянность. Дворецкий чувствовал себя не совсем уверенно, когда видел, что люди не вписываются в отведенную им нишу. Это сбивало с толку.
– Сэр Бэзил примет вас в библиотеке, – сухо сказал он. – Будьте добры следовать за мной.
И, не дожидаясь реакции полицейских, вышел из кухни, даже не взглянув на кухарку, сидевшую в деревянном кресле-качалке.
Они прошли за дворецким по коридору мимо подвала, кладовой, буфетной, прачечной, мимо комнаты экономки – к обитой зеленым сукном двери, ведущей на господскую половину.
Паркетный пол прихожей покрывали роскошные персидские ковры, стены с деревянными панелями были увешаны прекрасной работы пейзажами. Какое-то смутное воспоминание о давних временах кольнуло Монка (возможно, подробность дела о каком-то ограблении), и в памяти возникло слово «фламандцы». Жизнь его до несчастного случая была полностью им забыта, и лишь иногда появлялись такие вот мимолетные вспышки памяти, подобные движению, которое поймаешь, бывало, краем глаза, а обернешься – и оказывается, что оно тебе только почудилось.
Но сейчас, следуя за дворецким, Монк старался не отвлекаться и целиком сосредоточиться на предстоящем деле. Он обязан был успешно справиться с заданием и ни в коем случае не позволить никому догадаться, сколь многое из того, что должно быть ему хорошо известно, в сущности, заново собирается им по крупицам. Его репутация безупречна; все ожидают от него блестящей работы. Уильям постоянно видел это в глазах окружающих, это отчетливо звучало в их словах; коллеги, судя по некоторым случайным фразам, считали его талант чем-то само собой разумеющимся. Но Монк знал, что у него слишком много врагов, с нетерпением ждущих малейшей ошибки. Они тоже хвалили его, но с какой-то странной интонацией, нервничая и отводя глаза. О причинах же такого отношения, о своих собственных поступках, вызывавших в них страх, зависть и неприязнь, Монк узнавал постепенно. То и дело он сталкивался со свидетельствами своего былого мастерства, чутья, неустанного поиска истины, неслыханной работоспособности, непомерного честолюбия, нетерпимости к бездарям и лентяям. И, в конце концов, даже после несчастного случая, лишившего его памяти, он сумел справиться с исключительно трудным делом Грея.