— Волленштейн отправил самолет на Англию, — сказал он, — вместе с «могильщиками», — уточнил он и, не удержавшись, добавил еще раз: «Mit den Grabbringer».
Каммлер резко обернулся в его сторону, и белая повязка на его голове в лунном свете сделала его похожим на призрака.
— Картофель, — пробормотал он явную ерунду. — Он лично сказал вам, что там было, на борту самолета?
— Да, — ответил Бринк и на минуту умолк, собираясь с мыслями. — О ваших «могильщиках» нам было известно давно, вот уже несколько месяцев, — произнес он в конце концов. — У нас тоже есть лекарство, наподобие вашего Tiefatmung. Оно тоже эффективно действует против чумы, — солгал он. — Можете послать хоть тысячу самолетов, это ничего не изменит.
Каммлер ничего не сказал, лишь посмотрел на стоящих позади Бринка евреев.
— Я был в Англии тем, кем для вас был Волленштейн, — добавил Бринк. — Поэтому я в курсе.
Взгляд Каммлера скользнул с евреев на Бринка. Он потер висок.
— Жаль, — наконец произнес он. — Вы такой же безумец, как и Волленштейн.
Он вновь облизал губы, переложил пистолет в левую руку, вытер рот тыльной стороной правой, после чего вернул пистолет на место.
Бринк поводил флаконом из стороны в сторону. Взгляд Каммлера повторил его движения.
— Предлагаю их всех пристрелить, а самим сделать ноги, — подал голос жирный Адлер, подходя ближе.
— Волленштейн хотел убить нас всех, ты, идиот, — отозвался Каммлер, глядя куда-то в темноту. — У меня была одна прекрасная идея — засунуть его «могильщиков» в мои ракеты, в целую сотню ракет. Более того, Гиммлер дал на это согласие. Будь у меня такая возможность, весь ваш жалкий островок был бы у меня черным, как Африка. Я бы превратил его в свалку трупов, какой еще не знала история, в тысячу раз больше, чем Россия.
С этими словами Каммлер посмотрел на свой крошечный пистолетик, оттянув предохранитель, выбросил патрон и вставил новый. Хотел убедиться, что оружие готово к стрельбе.
— И вот теперь меня не отпускает чувство, будто это я достоин жалости, — добавил он, пожирая глазами флакон.
В следующий момент ярость, которую Бринк до этого носил в себе, вырвалась наружу, та самая ярость, что поселилась в его сердце еще в Дакаре, когда лежавшая на земляном полу девочка умерла, несмотря на все его старания. Та самая ярость, что с каждым разом разгоралась все сильнее, и когда в Чичестер в кузове грузовика привезли гору еврейских трупов, и когда он увидел рой мух над ночным горшком в спальне Тардиффа. За одно мгновение перед его мысленным взором пронеслись и лица людей в церкви, в чьих глазах застыл немой вопрос, и мертвые тела на сельской дороге, и Кирн, хватающий его за руку, и изуродованное лицо Уикенса. Не обращая внимания на зажатый в руке Каммлера пистолет, он решительно шагнул в его сторону.