Я отправился в парк подышать свежим воздухом. Эта система составления «черных списков» опять вернула меня к размышлениям о предначертанности судьбы грешников, о которых я часто слышал в родительском доме. Одни испокон веков были обречены богом на гонения, теперь их включают в «черные списки» человечества: воля провидения, не поддающаяся нашему разумению, сделала их таковыми. В то же время другие, также испокон веков, пребывали в праведниках. Смысл воли небес недоступен нам. Почему одни осуждены вечно страдать? Почему другие наслаждаются вечным блаженством?
…Мысль Бететы о приглашении Мьюира, чтобы как-то договориться с ним, чествуя, обхаживая его — так всегда решались дела в кругах Ла Кабреры, — отвечала более человеческому взгляду на мироздание, чем пуританские концепции. За несколько месяцев до этого некий немец (естественно, он не был католиком) также был внесен в «черные списки». Я решил помочь ему и переговорить о нем с Мьюиром, с которым тогда имел прекрасные отношения.
— Не буду я ни у кого просить милостей, — ответил немец. — Подожду окончания войны.
Тогда я подумал: этот человек не хочет расследования своего дела, потому что виновен. Возможно, он сотрудничал с нацистами и прекрасно знает, почему его имя внесено в страшный список. Теперь-то я понимал, что и этот немец мог быть совершенно невиновен и что его высокомерное смирение просто отвечало нашему образу мыслей, было результатом кальвинистского воспитания, которое учило нас не ждать милостей ни от бога, ни от человека и не превращать молитву в перечень личных просьб.
Однако я был уже слишком испорчен и не мог похвастать подобным стоицизмом. Прогуливаясь в то светлое утро по парку, я чуть ли не пел, и все мои печали исчезли, будто по волшебству.
Близилось рождество, и в витринах магазинов уже появлялись елочные украшения и игрушки, изображающие младенца Христа в яслях среди овечек. На столбах электрических фонарей, выстроившихся вдоль главной авениды, красовались перехваченные красной лентой сосновые ветви, к ним были приколоты куски ваты, изображавшей снег. Здесь, на улицах, в преддверии рождества столкнулись две традиции: староиспанская с ее классическим празднеством и англосаксонский Санта Клаус. И та и другая боролись и в моем сознании, и в моем сердце. По дороге в парк я развлекался тем, что разглядывал в витринах лавок изготовленные в Кито специально для этого праздника (как водилось в средневековой Кастилии) маленькие ясельки, где лежал игрушечный розовый младенец, окруженный такими же крохотными коровами и овцами. На рождество в этой стране поют древние полурелигиозные песни — «вильянсикос», едят сухое печенье, облитое медом, — «буньюэлос». А в нескольких метрах отсюда, в роскошных универсальных магазинах, над которыми сияли такие вывески, как «Бруммель», «Денди», «Оксфорд», среди сосновых веток и сияющих елочных шаров красовался традиционный европейский Санта Клаус на фоне снега и саней, запряженных оленями, чего здесь, в тропиках, никто никогда и не видывал. Этот снег, сани, олени да и сам Санта Клаус выглядели настолько неестественно и настолько неожиданно для обычаев и особенностей этой страны, что у меня возникло ощущение, будто я увидел экваториальную орхидею на вершине швейцарской горы Маттерхорн!