— Прекрасно, но мне-то что теперь прикажете делать? Обо мне наговорили так много!
— Не волнуйтесь. Все это не имеет значения. Завтра об этом никто и не вспомнит. У нас не принимают всерьез то, что печатают газеты, все читатели к тому же хорошо понимают, что Вильясеньор пытается создать себе рекламу на политическом поприще.
— Все так. Однако мне хотелось бы, чтобы вы написали в редакцию газеты и четко разъяснили мою позицию во всем этом деле.
— Не следует так поступать! — заверил он меня. — Если мы напишем в газету, дискуссия вспыхнет с новой силой, и уж тогда действительно никто не забудет о вашей истории. Давайте помолчим, пока не кончится газетный ливень.
…То был голос опытного проводника, способного не заблудиться в глухих джунглях. Голос, который завораживал меня…
«Пока не кончится газетный ливень»… Когда речь шла о лжи, о подрыве авторитетов, так вел себя каждый. «Моя история» такая же, как и многие другие. Обман или интриги — язык sui generis[23] этого мира.
Общеизвестно, что нет большего оскорбления для человека, чем слово «лжец». Британский джентльмен, например, никогда не решится в публичном месте сказать другому «вы лжете», если окончательно не решил порвать с ним все связи. Здесь же, в клубе «Атлантик», я нередко удивлялся тому, что собеседники говорили друг другу: «Ну не ври!», «Не верьте ей! Она — величайшая лгунья!» Причем говорили даже с какой-то ласковой интонацией, подразумевающей одобрение. «Ну ладно, ты — хитрее меня!» Или: «Вы ведь знаете, она — очень ловкая дама!»
Вранье здесь было целой наукой, и ею позволялось злоупотреблять, не боясь никакой кары. Искусно пользоваться ложью значило владеть определенной мерой интеллекта; как будто речь шла о виртуозе, в совершенстве владеющем музыкальным инструментом. Клевета — одно из проявлений лжи — была возведена местными политиканами в степень добродетели.
Среди высших классов этой страны стиль поведения, каким обладал Вильясеньор, не считался предосудительным. Более того, к нему относились как к талантливому и многообещающему политику.
Надо отметить, что здесь член парламента, сенатор или даже просто оратор в воображении человека улицы — не просто специалист, овладевший вершинами красноречия и искусством ведения спора. В нем видят личность, способную разрешать любые проблемы окружающих. Самым желанным гостем на всех приемах в высшем свете здесь считается так называемый «causeur»[24], а вернее, самый главный сплетник. Тот, кто способен в статье или в беседе ловко ввернутыми метафорами и сарказмом уничтожить чью-то репутацию, заслуживал в этом мире всеобщее восхищение.