— Все, ребятки. Считайте, что я на посту — не пущу. Вон выход, — кивнул старик на дверь, что вела из кухни прямо на улицу, ту самую дверь, через которую они сюда и попали.
— Да что ты, дед? Ты чего? — бормотал Хава. Пытаясь еще пробиться нахрапом, на дурочку, Хава очутился в объятиях у Семена Трофимовича, а тот энергично и недвусмысленно пихнул его обратно.
Шутки кончились. Теперь они смотрели друг на друга, не мигая.
— Пусти, — произнес Хава негромко. С угрозой.
— Вон выход.
Не много знал Хава людей, которые в злую минуту, не дрогнув, встречали его остановившийся в бешенстве взгляд. И потому он ждал мгновения замешательства, чтобы дед дрогнул, чтобы переломить его взглядом, и тогда — ударить беспощадно. Кто дрогнул и отступил, тот уже обрек себя на гибель. Тогда уже не бить, а добивать остается.
Дед не дрогнул.
И Хава, чувствуя, что глаза начинают слезиться, а бешенства словно бы и не хватает, и не настоящее оно какое-то, не убедительное, сказал, наконец, отводя взгляд:
— Да вон же он, Мавр, — заглянул за плечо деда, куда-то в темный коридор.
Старик обернулся. Он подозревал, что не увидит у себя за спиной никого. Догадывался, потому что знал эту дешевую уловку мальчишеских драк еще в то время, когда родители Хавы обделывали пеленки. Догадывался — и обернулся, ибо хотел верить, что все обойдется еще по-хорошему.
Старик обернулся — подросток ударил.
Кулак коротко-жестко чмокнул о голову. Саковича передернуло — звук, будто стеклом по тазу.
— Хава! — вскрикнул он предостерегающе. От чего он хотел предостеречь и кого?
Вжался в белую кафельную стену, распластался в ужасе, вздрагивая при каждом ударе, при каждом хрипе и стоне. Отвращением выворачивало внутренности, но отвернуться не мог.
Старик лежал на полу, и только ноги его виднелись теперь из-за стола.
На мокром, в бисеринках пота лице Хавы — полубезумный оскал.
— Что ты сделал? — прошептал Сакович.
Хава взял неконченную бутылку, протянул:
— Выпей.
Сакович попятился, замотал головой: нет!
— Пей, я сказал, — приблизился Хава. — Пей!
Сакович пятился, спиной, рукой нащупывая дверную ручку. Наружу, на воздух. Спина упиралась в стену, рука скользила. Выхода не было.
— Пей же, гадина, пей! — Хава схватил его за голову, сгреб на затылке волосы и, больно ударив по губам, толкнул в рот липкое горлышко. Красная жидкость текла по подбородку, попадала за ворот, мерзкая, холодная жидкость. Под безжалостной, выдирающей волосы рукой Хавы Сакович запрокинулся и стал, судорожно сглатывая, пить. Стекло стучало по зубам, Хава держал бутылку, впихивал, со злобой приговаривая: