Леонтьев покраснел, но молчал. Андрей зло махнул рукой и поднялся: бить ему его, что ли? Что бы леонтьевское убогое воображение ни родило сейчас в муках в ответ на его вопросы, проверить его уже нельзя. Гребнев погиб. Его кондуит – с информацией по клиентам – украден. Надо искать иной способ прищучить халдея. Он вышел в мини-прихожую. На вешалке висели куртки: одна дешевая, зимняя, типа «пилотки» – Андрей сам такую когда-то носил. А вторая – явно новая, вкусного шоколадного цвета, из замши, при приближении одуряюще пахнущая хорошей кожей. Андрей посмотрел вниз. На полу, в подсохшей грязи, принесенной с мартовской улицы, стояли две пары ботинок, также весьма различных меж собой: старые, дешевые, в солевых разводах, и новые, блестящие, благородного вишневого оттенка. Размер совпадал, значит, скорее всего, они принадлежали одному человеку, стоящему сейчас в ожидании за его спиной. «Что-то изменилось в его жизни в финансовом плане. Причем совсем недавно. И, – вспомнился плоский экран в комнате, – вряд ли это просто щедрые чаевые». Он уже вышел на площадку, когда сзади раздался неуверенный голос.
– Гребнев этот…
Андрей обернулся:
– Да?
– Как его убили?
– Его пытали. И попытались сжечь.
– Сжечь? – Андрею показалось, что Леонтьев чуть покачнулся, крупные руки в карманах спортивных штанов сжались в кулаки. – Ясно, – глухо сказал он и захлопнул дверь.
А Андрей в большом раздумье начал спускаться вниз по заплеванным ступенькам. Тот ужас в полутьме лестничной площадки… Ужас, что второй раз за их краткую встречу лох-несским чудовищем поднялся на поверхность из глубины леонтьевских глаз, привиделся ли он ему? Или все-таки нет?
– Отстань. Хватит, – сказала она Андрею, глядя на близкий шпиль церкви Нотр-Дам-де-Саблон за окном. – Ты не можешь постоянно меня опекать.
– Постоянно – не могу. Хоть и хотел бы. Но сейчас…
– Сейчас мы выяснили только два факта. Первый: твои убийства и мои изразцы как-то связаны. Второй: за мной кто-то ходит. – Она поежилась, вспомнив липкий ледяной туман на ночной набережной.
– Ты забыла еще очень важное… – Андрей где-то там, в подмосковной деревне, трепал по спине Раневскую – явно, чтобы успокоить нервы. «Шкварк, шкварк», – раздалось в трубке. Маша с нежностью вспомнила, какая жесткая у Раневской шерсть и большая лобастая голова с висящими ушами. И еще бровки! Складывающиеся в абсолютно человеческое страдальческое выражение, когда пес считает себя незаслуженно обиженным.
– Тот человек, что шел за тобой, – прервал ее воспоминания Андрей, – и которого бельгийская полиция по нашей просьбе отыскала на записях с ночных камер наблюдения, нигде не числится.