— Да, — привстав, закивал головой секретарь. — Мы собираемся наметить мероприятия.
— Вот видите, пора уже дела делать, а у вас одни словеса…
Комлев слушал то, что говорила Людмила Ивановна, и думал, что эти слова делали ее родной и близкой ему. Вливались в него расходящимся теплом. И он уже все свое выступление посчитал за глупейшую выходку и готов был провалиться сквозь землю. Людмилу Ивановну на трибуне сменил ушастый очкарик, который официальным голосом, чуть заикаясь, прочитал проект постановления. Потом Козельцов объявил о конце собрания. Раскрепощено, словно освободившись от непомерно тяжелой повинности, с шумом и гамом студенты повалили из зала. Синею птицей промелькнула и скрылась за серыми пыльными кулисами кофточка Людмилы Ивановны.
— Афанасий! Пошли! — позвал Козельцов, сгребая, со стола бумаги.
— А? Да, да!
— Ну, как? — боязливо спросил секретарь и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Ты уж нас там у себя не очень. Зал видел? Битком. Со всех курсов загоняли.
— Я сейчас думаю, может, не то говорил, — тревожно выдавил Комлев.
— Все то. Все то. Все то, — засуетился Козельцов и длинным коридором проводил молодого инструктора до выхода. — Ну, будь!
Комлеву не хотелось уходить. Он пытался разобраться в себе, в случившемся. Вспомнил сказанное с трибуны. Что-то недоговоренное точно раздирало его изнутри. А перед глазами все время стояло официальное и вместе с тем женственное лицо Людмилы Ивановны. И оно вдруг рельефно проступило на висевшем в холле полотнище со словами «Комсомольцы — добровольцы! Мы сильны нашей верною дружбой!», на круглом циферблате электрических часов, на матовой поверхности грубо окрашенных стен. За спиной он услышал шаги и по внезапному внутреннему наитию стремительно обернулся: это была она. И все оборвалось у него. Какие-то почти готовые фразы слиплись в бесформенный единый комок, горячая волна ударила в голову.
Маленькими веселыми горошинами по холлу раскатились ее слова:
— Вы в райком?
И Комлеву вдруг стало легко-легко на душе, и он ответил:
— Да-да.
— Значит, нам по пути. Извините, вижу часто, но вот имени вашего не знаю.
— Афанасий, — промычал, потупившись.
— Как симпатично!
Они спустились по ступеням и пошли по дымящейся от вечернего тумана, плывущей под ногами темной аллее.
— А вы лирик! Это хорошо. Редко встретишь такое.
— Знаете, Людмила Ивановна, вырвалось, перешел грань.
— Да уж точно… — сказала Забродина мягко и с улыбкой. — Но даме такое услышать приятно.
— Я ничего серьезного не имел в виду. Извините. Между нами ведь ничего…
— Жаль, очень жаль. Нет, какой вы лирик? А я бы не отказалась сегодня от скромного букетика, — показала на киоск.