— А вы когда последний раз работали? — спросил.
— На фабрике, что ли, или вообще? Там-сям я подрабатываю.
Комлев раскрыл уголовное дело и отыскал в его карманчике трудовую книжку:
— Уволена по тридцать третьей. Седьмого марта.
— Вот-вот, как раз мы праздник свой отметили!.. Хорошо сидели. Ну, и замели нас…
— Это вы на работе выпивали?
— Не дома же…
— Ну, а дальше… На что жили?
— Посудомойкой пошла в столовую.
— Такой записи здесь нет.
— А меня турнули раньше, чем я успела трудовую принести.
— И снова за пьянку?
— У меня, гражданин следователь, причина завсегда одна. Без нее, без бормотушки мне уже житья нету. Помните, в «Волге-Волге»: «… потому что без воды и ни туды и ни сюды?..» Вот так. Сажай меня, и вся недолга!
— Это суд сажает.
— Я понимаю, что суд.
Комлев полистал уголовное дело:
— Неуплата алиментов… Заявление бывшего мужа. Раз. Заявление бывшего мужа. Два. Ну, так что вы на это скажете?
— А что сказать. Он гад ползучий. Вон сколько заколачивает, а я крохи сшибаю. Есть разница? С моих много ли алиментов поимеешь? А вот если на чекушку не наскребу, повешусь…
Комлев продолжал допрос, и все невыносимее становилось ему. Он спрашивал, она с готовностью отвечала. Их диалог постепенно перешел к одностороннему и, видимо, выношенному давно согласию женщины принять на себя все тягости заключения.
— А почему вы с мужем развелись? Тоже из-за пьянки? — спросил лейтенант.
— А из-за чего же еще!
— Пить от чего стали, будучи замужней?
— Ишь, чего захотели! Я что, исповедоваться тут должна? Да и вы не поп!
— Да… Я только хотел…
— Ничего не скажу! И в душу не лезьте! Вам приказано засудить, вот и судите. И отправляйте, куда следует.
— Перестаньте ершиться. Живете где?
— У матери.
Комлев нашел в деле протокол допроса матери Недосекиной.
— А ее вам не жалко? Годы преклонные. Ну, посадят вас. А с нею что будет?
— А вы хотите, чтобы она меня похоронила? Так вот я этого не хочу.
«Совсем свихнулась, — подумал следователь. — Сама в петлю лезет. Ее лечить надо, а не в тюрьму сажать».
Спросил, как бы, между прочим:
— На здоровье жалуетесь?
— Не-а, я крепкая. Вам разве не говорил участковый, что на мне пахать можно?
— Говорил.
Через час Комлев отпустил Недосекину под подписку о невыезде.
— Эх вы, веники хреновые, — сказала Недосекина тоскливо, не глядя на следователя, и молча вышла.
Чуть позже Комлев допрашивал бывшего мужа Недосекиной. Перед ним сидел высокий, крепкий мужчина лет тридцати пяти, не без определенного обаяния, во всяком случае, способный расположить к себе человека.
— Нужно, чтобы вы кое-что прояснили в вашем заявлении.